Варадеро не будет

– Ты, наверное, устала и хочешь пить, – вкрадчивым голосом проговорил он. – Я ценю и уважаю твою верность, но женщины не должны страдать из-за глупости и упрямства своих мужей. Наоборот, хорошая жена всегда подскажет правильное решение. За это женщины пользуются любовью и уважением. И я уважаю тебя, поэтому предлагаю провести ночь не здесь, стоя у столба, в сырости и холоде, с болью в уставших ногах и ворчанием в голодном животе. Я заберу тебя в свой типи, напою отваром и накормлю ужином. А ты ещё раз подумаешь, стоит ли твоему мужу умирать ни за что, стоя у столба.

Чего-то подобного Моторин и ожидал. У ирокезов никогда не пользовались уважением убийцы женщин и детей, а Ласка явно поставил себе целью не казнить Моторина и компанию, а добиться согласия на рабство. Ясно же, что если их захватить силой, то работники из таких пленников не получатся. Тем более, в новой для племени отрасли.

Он исподлобья смотрел, как Проворная Ласка отвязал Таню от столба, элегантно подал женщине руку, помогая утвердиться на уставших ногах без поддерживающей верёвки… Ему показалось, или он действительно заметил блеснувший взгляд жены? Если так, то необходимо принять меры.

– Ласка! – он попытался крикнуть, но из пересохшего, стянутого шнурком горла послышался только противный скрип.

Однако, вождь ирокезов его понял, тут же оставил руку женщины и шагнул к столбу. Моторин даже не стал пытаться сказать что-то ещё, вместо этого показал глазами на висящую на поясе лысого берестяную фляжку. Ласка несколько секунд колебался, но затем с громким чпоком выдернул пробку и поднёс сделанное из тонкой берёзовой ветки горлышко к губам Паши. Первые капли тот даже не заметил, они впитались в пересохшую слизистую, кажется, ещё в полёте. Но потом… Это было непередаваемое ощущение, когда живительная влага попадает в рот. Несколько секунд пленник просто самозабвенно глотал, несмотря на режущую боль в кадыке. Затем, сделав над собой усилие, оторвался от фляжки, и сказал:

– Будь осторожен, Ласка. Она обязательно попытается тебя убить.

Лысый молча кивнул, снова взял Таню за руку и вернулся в шатёр.

Лучше так, подумал Моторин. А то решит она его ночью зарезать, и не сможет. Воин всё-таки, да ещё и вождь. Естественно, будет начеку даже во сне, поэтому убьёт при первой же попытке. Иначе быть не может. Она обязательно попытается, а Ласка обязательно ударит в ответ. Смертельно ударит. А так Таня доживёт хотя бы до утра. Свяжет её и положит в уголок. Всё лучше, чем здесь.

На поляне окончательно стемнело, к тому же после нескольких глотков воды даже ногам вроде бы стало чуть легче. И шнурок скользит по кадыку уже привычно, не создавая такого дискомфорта, как в начале. Моторин никогда не любил водолазки и свитера с тугим горлом, чувствуя, что давит, трёт, и вообще, некомфортно. Ничего удивительного, что шнурок, который и вправду всё сильнее сжимал горло, выводил его из себя. Однако, вода немного облегчила состояние, позволила думать о чём-то ещё, кроме боли, голода, и усталости.

Он снова попытался влезть пальцами в задний карман брюк. Увы, связанные долгое время руки распухли, пальцы потеряли подвижность, а о том, чтобы пропихнуть хотя бы один в прижатый к ягодице карман, не могло быть и речи. Паша протянул ладони как можно ниже и начал выталкивать осколок вверх. Хорошо, что караульных не поставили, подумал он.

Ну вот, накаркал. К столбу тут же подошёл тощий, как ивовая лоза, лысый молодой воин с копьём чуть ли не толще его самого. Он важно прошествовал вправо-влево вдоль рядов пленников, зачем-то попинал землю под ногами, вырывая кусочки дёрна, затем встал напротив Моторина и успокоился. Но ненадолго. Энергия в юношеском теле кипела, так что воин некоторое время барабанил пальцами по древку копья, затем, незаметно для себя, начал притоптывать одной ногой в такт лишь ему слышимой музыке. Через пару минут он уже обозначал приседания, замысловатые шаги и взмахи руками. Копьё при этом переходило из одной ладони в другую.

Шоу продолжалось не меньше получаса. Охранник даже прикрыл глаза, с наслаждением танцуя перед пленниками. Моторин за это время успел-таки вытолкать из кармана керамический черепок и сейчас ожесточённо резал им верёвку. Керамика крошилась, одним сегментом удавалось перерезать лишь несколько волоконцев. К тому же, опухшие руки отказывались повиноваться, норовя выронить осколок. Моторину приходилось то и дело проверять остроту используемого сейчас участка ненадёжного лезвия, и при необходимости перехватывать его. Всё наощупь, непослушными руками, холодея от страха, когда он не чувствовал в пальцах керамики. А такое случалось постоянно. Безымянные и мизинцы на обеих руках вообще потеряли чувствительность, и приходилось использовать их наобум, по памяти.