Варяги и Русь

Македонянин поморщился при этих словах моряка.

Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать.

Василий заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.

   — Вот что, Андрей, — сказал он, — ты говоришь, что твой хозяин Валлос занят теперь своими товарами? Так не возьмёшься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он поспешил во дворец императора?

   — Во дворец! К императору!

   — Да, ты скажи ему, что его немедленно требует к себе Василий по прозванию Македонянин.

В это время проходивший мимо отряд гвардейцев поравнялся с ними.

   — Именем императора! — воскликнул Василий.

Начальник отряда узнал его и почтительно склонился перед ним.

   — Вот, видите этого человека? — указывая гвардейцам на Андрея, сказал Македонянин, — идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне... Захватите и прибывших с ним с Днепра его товарищей.

   — Исполню всё по твоему повелению, владыка, — наклоняя голову, ответил солдат.

Андрей изумлённо глядел то на солдат, то на своего спутника.

   — Да кто же ты такой? — едва придя в себя от изумления, воскликнул он.

Василий улыбнулся.

   — Иди, мой друг, и ничего не бойся! Я обещаю тебе, что за своё сообщение ты получишь награду.

Возвратившись во дворец, Василий прошёл на половину дяди императора Вардаса, недавно ещё полновластного владыки великолепной Византии и всех покорных ей стран.

Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем её новый «Нерон» — Михаил Порфирогенет. Она приковывала теперь старика к постели.

Больной от души обрадовался приходу своего любимца — Василия.

В ловком Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой необходим был для негласной опеки над Михаилом.

Вместе с тем старик был уверен, что Василий не возьмёт власть в свои руки, пока будет жив он, и, стало быть, Вардас до конца своих дней останется тем же, чем он был при жизни неограниченным владыкой Византии.

Василий нравился Вардасу и своими личными качествами. Он не был так лукав, коварен, льстив и так труслив, как другие приближённые Порфирогенета. В его речах и суждениях был виден редкий природный ум; меткие замечания его вызывали восторг в старом политике, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина.

При появлении Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.

   — Будь здоров, могущественнейший! — приветствовал его вошедший.

   — Это ты, Василий! Какое уже здоровье, смерть витает надо мной. Что скажешь?

   — Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, что они были отрадные...

   — Ты пугаешь меня...

   — Пока ещё я ничего не могу сказать точно... Но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?

   — Каких? Опять алланы? болгары?

   — Ты знаешь, мудрейший, что от них не осталось и следа...

   — Тогда кто же?

   — За морем в Скифии поселились норманны, их называют варяго-россами...

На лице старого Вардаса отразилось сильное волнение.

   — Они! — воскликнул он, — вот то, чего я боялся более всего.

   — Так ты, мудрейший, имел этих варваров в виду?

   — Давно я знаю о них! Что перед ними алланы, болгары, венгры, персы...

   — Почему?

   — Вот почему!.. Веришь ли ты мне, Василий? Что такое наши враги? Все народы, изведавшие сперва меч и иго римлян, а потом уже наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого из них уже течёт яд Рима... яд наслаждения жизнью. Они уже видели разврат римской жизни, и его прелесть кажется им очаровательною. Она всё ещё влечёт их. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их давно уже подточен Римом. Если бы даже франки или аллеманы тронулись на нас, я бы только смеялся... Но теперь я боюсь...

   — Но почему же? — переспросил Василий.

   — Потому что, имея во главе своей жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне... Ты знаешь ли этот народ? Нет? Это девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чём упрекнуть. Наше счастье, что у этого народа не было единого вождя, появился теперь он — и дрожит Византия...

Вардас замолчал. Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка и родна, но всё-таки он теперь страшился близкой грозной опасности.

   — Но что же теперь делать?

   — Я не знаю, пока мы всё-таки не знаем, что угрожает нам, — наконец сказал Вардас. — Ты говоришь, что распорядился привести купцов?

   — Да, мудрейший, они уже ожидают здесь.

   — Поди же и поговори с этими людьми, принёсшими известие, а потом мы решим, как отвратить гнев Божий от нашей родины.

Василий поспешил пойти к ожидавшим его купцам.

Теперь это был уже не тот скромный, простой в обращении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим Андреем. Теперь это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, человек, привыкший к беспрекословному повиновению.

Перед купцами был совсем другой человек. Они упали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое.

   — Встаньте и слушайте! — внушительно и медленно заговорил Василий, — который здесь из вас Лаврентий Валлос?