Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Мать ночует у тебя? — спросила Ирма. — Прекрасно. Бери такси, мы тебя ждем. Надень то платье и захвати туфли.

— Уже поздно, — заныла Валентина, еще не понимая: действительно ли не хочет ехать или только играет на Нину Никаноровну. — Может, завтра?

— Ты чего скулишь? — одернула Ирма. — Я ради нее весь вечер угробила, а она скулит. — И тише добавила: — Ты с матерью поругалась?

— Немножко.

— Приезжай, не пожалеешь.

— Только не надо никакого сватовства, — шепотом попросила Валентина, будто оно совсем не исключалось.

Что может быть сильнее нашей тяги отвести душу? Конечно, Валентина сделала все, что было велено. И когда намазалась вечерним гримом, влезла в то широкое складчатое платье, в котором, как сказал бы витиеватый модельер, она стала таинственным цветком, она ожила, ощутила, что хочет себя показать.

Мама молча осудила ее, но Валентина уже остыла к ней и слушала только себя.

Таксист, едущий в парк, был побежден этой тридцатилетней грустно-возвышенной женщиной и повез ее, изменив свой маршрут. Валентина знала, что он повезет, и он повез. Он был вульгарен, ловок, похож на хищного зверя, хотя улыбался ей мягкой, как бы отдельной от лица улыбкой. Перстень на пальце. Картинка полуобнаженной красотки на приборной панели. Наверное, он сыграл в рыцарство...

Подъехали. «Здесь?» Валентина захотела, чтобы он подвез прямо к ступенькам подъезда. Таксист сильно повернул руль, переехал камень бордюра и по пешеходной дорожке выкатил к освещенным стеклянно-алюминиевым дверям. Она дала ему лишний рубль, но он со своей мягкой улыбкой отказался. Валентина положила деньги на сиденье и вышла.

Легкий морозный воздух объял ее. Утоптанная снежная зыбь искрилась и поскрипывала под ногами. Кругом горели окна, сверху донизу, по всей многоэтажной стене. На балконах уже кое-где темнели свернутые коконы елок. Год кончался. В равнодушной зимней тишине спали голые тонкие деревца, еще далекие от зеленой весенней дымки. Валентина тоже вся была зимняя.

Из стеклянной двери шла навстречу ей стремительная женская фигура в черном длинном пальто, охватывающем крепкие толчки колен. Валентина приближалась к своему отражению и словно упала в него, прошла дальше ко вторым дверям, ко второму отражению.

У Ирмы никого из чужих не было: только она с Алексеем. Да Женя спала в своей комнате.

Ирма, статная, широкоплечая, как пловчиха, в синих вельветовых брюках, клетчатой рубахе, тапках на босу ногу, топталась рядом, пока Валентина раздевалась, и, бессовестно-веселая, тараторила, что никого больше не собиралась приглашать, что просто решила развлечь любимую подругу.

— Слава богу! — успокоилась Валентина. — А то я боялась, что у тебя табун жеребцов.

— Тише, Валюшка! Услышит, он мне даст жеребцов, — Ирма таращила глаза под стеклами огромных очков, как будто боялась мужа. — А туфли взяла? — тут же спросила она, словно ребенок об игрушке.

Вышел Алексей, поцеловал Валентину в обе щеки.

— Рад тебя видеть.

— А что вы затеваете?

— Семейный ужин. Разве Ирма не сказала? Семейный ужин в кругу друзей.

— А, — ответила Валентина. — Понятно.

Алексей был в костюме и галстуке — стройный, сильный, с блестками седых нитей в аккуратно подстриженных волосах. В нем ощущался свой стиль, любовь к надежности и точности, что в мужчинах встретишь не часто. Но все же Алексей не был ее героем. Во-первых, муж подруги. Во-вторых, слишком ясный и жесткий. Он был врач, кандидат медицинских наук, писал докторскую об организации борьбы с раковыми заболеваниями. Однажды он сказал Миханлу, что если рак и сердечно-сосудистые будут побеждены, то от чего же люди будут умирать, ведь они должны освобождать место жизни для других? Это осветило всего Алексея. Валентина прежде не связывала с ним то, что он оставил первую жену и ребенка, но теперь не забывала об этом. Он свободно общался с той, другой половиной жизни, которая состояла из горя, боли, измен и которую можно было бы назвать просто смерть.

Все люди так или иначе общаются с той стороной, но со страхом, отвращением или состраданием. Вот Михаил тратил время на ответы пишущим к нему несчастным женщинам, и это вызывало к нему уважение — даже сейчас... Нет, Валентина тоже уважала Алексея, просто он не был ее героем.

Ей польстило, что круг друзей состоит из нее одной.

В комнате Алексея стол был накрыт для троих.

— Что ты, Валюшка! — замахала руками Ирма, услышав похвалу, и пошла переодеваться.

От оранжевого напольного торшера-шара, похожего на аквариум, на белом овале стола лежали тени и золотистые отблески. Алексей зажег две свечи. Валентина смотрела на язычки разгорающегося огня, подняла взгляд и увидела, что из квадратной рамы зеркала ей улыбается Алексей.

Но как улыбается?!

Она уловила жалость брата к несчастной сестре.

— Включи свет, — попросила Валентина. — Зачем эта искусственность?

Ирма — живость и красота сильного тела — в военизированно-спортивном льняном платье, в большущих очках, придающих лицу строгую нежность, она ничего не уловила, зачастила: