Варианты Морозова. Стеклянная стена

Вот и хорошо, что сказал. Страшно до атаки, потом весело.

— Еще чайку, Павел Игнатьевич? Пока не остыл.

— Нет, спасибо.

— Я все-таки налью. Вот так. Некоторые любят кофе, а по мне лучше чая ничего нет. На даче я из самовара люблю... У вас где дача?

— У меня нет дачи.

— А казенная? Берите казенную. Мы с вами крестьянские дети, выросли на земле, дергали на грядках морковку... Меня бабка полуденкой стращала: мол, живет в огороде такая стервоза, тебе ухо отхватит... А ведь действительно в славянской мифологии была полуденка, русоволосая дева, похожая на облако. Она летала над полем, охраняла его. Что-то вроде сельскохозяйственного божка. К нам, на Урал, она уже старухой дошла. Старуха, оно страшнее... В общем, пишите-ка заявление на дачу... — И, будто закончив с приятным для Николаева, Семиволоков коротко сказал: — Мы скоро вас заслушаем, чтобы оживить вашу деятельность. Как вы на это смотрите?

— Прекрасная мысль! — усмехнулся Николаев. — Надеюсь, дадите время подготовиться?

— Где-нибудь в конце первого квартала. Но мы еще уточним. — Щелчок переговорного устройства. — Леночка, где Кулагин?

— Моему заместителю Устинову нужна квартира, — сказал Николаев.

— Что?

Павел Игнатьевич повторил громче.

— Ага... Это тот, которого вы тянете?

— Кулагин, — произнес Леночкин голос.

Семиволоков снял трубку телефона:

— Борислав Григорьевич! К маю подготовьте домик в Холщевиках для Николаева!.. Это ваша забота. Нет, еще не все. Сколько квартир за последние три года мы выделили Филиалу-2?

— Ни одной, — сказал Николаев.

— Борислав Григорьевич, не ищите. Ни одной квартиры.

— А Филиалу-1 пять, — пожаловался Павел Игнатьевич.

Семиволоков чуть кивнул, что можно было понять как «не вмешивайтесь» или как «я слышу».

— Не какая-нибудь, а хорошая! Он зайдет. Потом доложить.

Отбой. Кулагин, наверное, расстроится и, как хам-хозяйственник, будет гадать, что переменилось у руководства?

Павел Игнатьевич вспомнил, что в феврале у Кулагина умер от гриппа двенадцатилетний сын. Ему стало стыдно за то, что Семиволоков был резок с хозяйственником, а он вдобавок подгавкивал.

Николаев виновато взглянул на Семиволокова, но тот будто потерял его из вида.

Черты мужицкого лица, от круглого подбородка до М-образной линии желтых волос, казалось, больше не составляли знакомого облика, а были раздроблены, точно c неуловимой погрешностью повторяли Семиволокова прежнего. Через мгновение он снова был самим собой.

— В воскресенье я звонил себе в приемную. Целый час звонил. Дежурного не было. Стал выяснять. И что же? Оказывается, дежурный ходил за сигаретами! Вот вам ответственность. Будем увольнять. Он уже подал заявление по собственному. Как вам это нравится?

— Что нравится?

— Скажите своему Устинову, чтобы не забыл пригласить на новоселье! Готовьтесь, Павел Игнатьевич, разговор будет серьезный!

И рывок из-за стола, выкатывается на тебя, сияя радушием, центнер мускулов, провожает до двери. То ли провожает, то ли выталкивает. Тьфу!

Возвращаясь обратно, Николаев думал, что никогда Семиволоков не был крупным ученым, как бы там ни распевали лизоблюды. В его кандидатской и докторской было больше газетной фразеологии, чем научного анализа. Нет, Николаев на него не сердился. Раз Семиволоков решил заслушать, того не миновать, но зато теперь не надо просить за Устинова. Давно надо было помочь Михаилу, пересилить хамство бедняги Кулагина, свою мягкотелость — и помочь. Эх, старый ты дурак, когда-то сболтнул лишнее ради красного словца! Теперь старая шутка Николаева гуляла по ГлавНИИ самостоятельной особой и плевать хотела на запоздалое сожаление своего родителя. «Семиволоков похож на ученого, как барсук на барса» — гуляла, бесстыдная, где вздумается, отбрасывая на Павла Игнатьевичи свою холодную тень.

Что ж сердиться? Потолковали за чаем, даже неплохо потолковали! Семиволоков не припомнил, что три месяца назад Павел Игнатьевич ершился: «Киселева нам назначат только через мой труп!» Не припомнил, что и сам слышать не хотел об Устинове, а пихал в Филиал-2 еще одного из ГлавНИИ.

«Отец спросил: «Курил?» — и выдрал вожжами... Сила воли девятиклассниц. Когда играю с внуком, становлюсь больше ребенком, чем он. Это тоска по человечности. В ребенке сто процентов человечности, а во мне три-четыре. У Семиволокова вообще полпроцента. Когда он вдруг потерял лицо, я понял, что он это понимает. И Устинов меня собирается предать. Я везу ему хорошую весть. Молодость страшна не тем, чем является, а тем, чем может стать. Хорошо, пусть предает. Они оба хороши. Все равно Клару не уволю. В ней больше смысла, чем во всех нас».

Глава седьмая

Ирма решила найти ей жениха.

Впрочем, она не говорила жениха, а рассуждала так: свободных мужиков старше тридцати сейчас не осталось, все они еще либо женаты, либо уже разведены и платят алименты, а о старых холостяках и молокососах речи у нас не будет.

Валентина вообще не хотела об этом слышать. Даже от Ирмы.

Но Ирма сказала: