Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Никудышная у меня жена, Валя, — он прислонился спиной к косяку, ссутулился и сунул руки в карманы. — Нету настоящих жен. Бог меня наказал. — Опустив голову, он глуховато проговорил:— А только жена слово не слушает, и не внимает, и не боится, и не творит того, как муж учит, — ино плетью постегать, по вине смотря. А побить не перед людьми, наедине.

— Ну все, раз Домострой вспомнил, я пропала! — Ирма снова налила в рюмку и выпила одним махом. —Ты меня защитишь, Валюшка? Мы на него жалобу накатаем. Ты свидетелем будешь. Мы живыми не дадимся.

Алексей упорно продолжал:

— А про всякую вину по уху и по виденью не бити. Ни под сердце кулаком, ни пинком. Ни посохом ни колоть. Никаким деревянным или железным не бить. Кто с сердца или кручины бьет, — многие притчи от того бывают, слепота и глухота, и руку и ногу вывихнут, и перст... А плетью, с наказанием, бережно бити: и разумно, и больно, и страшно — и здорова... Ты пойдешь, окаянная, за горячим или голодом нас заморишь? — сурово закончил Алексей.

— Иду, милый! Лечу лебедушкой!— Ирма не сдвинулась с места. — А ты, мой хороший, не принесешь ли сковороду? Она в духовке. Принеси, милый.

— Эх! — сказал Алексей, уходя. — И больно, и страшно.

Ирма взяла со стола его зажигалку, запалила газовый язычок, поднесла к свече. Валентина дунула на огонь и погасила.

— Ты чего? — спросила Ирма и снова зажгла.

Валентина снова дунула.

— Не хочу.

— А ты скисла, мать, — усталым голосом произнесла Ирма. — А я рыбу приготовила... По твоему рецепту.

— Это рецепт моей свекрови.

— Какая разница? Ты чего, Валюшка? Все у тебя будет хорошо! Найдем кавалера или помиришься с мужем... Надо припугнуть, и он сразу прибежит.

«Ты не такая страдалица, какой хочешь казаться, — слышалось Валентине. — Просто дурь нашла».

Она подняла пустую рюмку, посмотрела сквозь нее; лицо Ирмы стало вытянутым, плоским, изогнутым.

Границы выбора между Михаилом и чужим мужчиной почудились такими же прозрачными, как та стеклянная стена.

В светлом проеме двери появилась длинная темная фигура Алексея со скошенной головой, с огромной белой сковородкой в руках.

— Рецепт известен, переходит из поколения в поколение, я тебе лучше запишу... А почему ты не говоришь мне мама? Надо говорить мама, а то я обижусь. Попробуй скажи... Ну!.. Эх, какая ты! Зачем ты упрямишься? Разве трудно сказать? Таким, как ты, трудно поладить с мужем. А все Устиновы с тяжелым характером, это тебе нужно знать, доченька. Кирилл Иванович даже бросить меня хотел. Два раза. Сразу после войны и когда Миша учился в Москве. Я умела за мужа бороться. Надо всю жизнь бороться. И тебя научу. Мужчина в доме — знаешь, что это такое. Поцелуй, нежности — это, конечно, очень мило. Но мужчина всегда одинокий охотник. Он будет смотреть на тебя как на мебель... Нет, я не пугаю, зачем мне пугать... А как он любит печеное тесто! И вергуны, и соложеники разные, и маковые, и сметанные, и соложеники яблочные, соложеники вишневые. Чего я только не готовила!.. А держать возле юбки не надо. Даже не пытайся. Держать надо, только незаметно. Я с ним хорошо прожила, мирно. Правда, изменял он мне... Вот родишь маленького, успокоишься, а тут тебе Миша возьмет да коник выкинет. Что, интересно? Ничего, доченька, я тебя научу, все у тебя будет хорошо.

Алексей поставил сковородку. Ирма сняла крышку, поднялся сладкий душистый пар. Они повернулись к Валентине, чтобы найти в ее глазах свою плату за доброе дело. Но никаких глаз они не увидели, — Валентины не было с ними. Ее стали искать, звать, но не дозвались.

— Я говорил, что она без мужа пропадет, — сказал Алексей. — Все ты с дурацкими разговорами! Сама знаешь, что это пустая бравада. И с твоей стороны просто свинство подбивать ее на развод.

— Алеша, что ты! — оправдываясь, воскликнула Ирма. — У нее характер такой... Раз она решила, что разлюбила, она прямо ему скажет. Наверное, сказала, вот и все. А я совсем ни при чем, ну честное слово!

— Она его любит!

— Нет, не любит. Найдет другого, тогда сам увидишь. Думаешь, ей не обидно, что в ее возрасте все нормально живут... вот мы, например, а они ютятся чуть ли не в полуподвале, и он палец о палец не хочет ударить.

— Валя! — позвал Алексей. — Валя!

Но Валентина не возвращалась. То, о чем они говорили, касалось только их двоих, их борьбы, о которой, может быть, никогда напрямую не будет сказано, и надежды на то, что, с опозданием найти друг друга, они счастливы. Чужая беда потревожила этот дом. Открыв ей дверь, надо было думать о себе.

Сначала Алексей и Ирма предполагали, что Валентина их услышит, потом забыли про нее, и она уходила от них все дальше.

— Ты спишь, Валя? — донесся до нее голосе Алексея. — Тебе нездоровится?

— Нет-нет, все в порядке, — отвечала она. — У вас очень хорошо.

— Не трогай ее, — сказала Ирма.

Валентине казалось, что она совершает подвиг правдивого отношения к жизни. Невидимый, бесполезный и, наверное, жалкий. Во всяком случае честный.

В дальней комнате заплакала девочка:

— Мамочка, где ты?

Алексей выжидательно посмотрел на Ирму.

— Это спросонья, — беспечно ответила она.