Варшава в 1794 году (сборник)

– Но хочешь, чтобы мы тебе теперь поверили? – засмеялся Добек. – Несомненно!

И оставил шатёр.

Воевода, который аж до порога за ним следовал, остановился здесь и, подумав, вернулся и упал на ложе.

Спустя мгновение он позвал Влостка, который всегда бдил поблизости, шепнул ему несколько слов и отправил. Несмотря на утомление, он не мог сомкнуть глаз и широко открытыми глазами смотрел на вход шатра. Он ждал. Влостек явился после долгого ожидания.

Поручили ему идти вслед за Добком и удержать тех, кто бы с ним хотел уходить. Но, как воеводу не очень слушали, так и его слуга сегодня прошлого мира не имел в войске.

Поэтому он напрасно искал Добка и хотел узнать, где он обращался, его грубовато отправили, не допустили в шатры – только днём обещал узнать, не ушёл ли кто из их отряда.

Винч, не отвечая на донесение, опустил голову, дал знать рукой и остался на ложе, но сон ему век уже не склеивал. Метался, бороля сам с собой. Проклятия Добка только теперь подействовали, повторяясь у него в ушах.

Вечерний ропот в лагере постепенно смолкал, дождь и ветер также прошли, небо немного начало очищаться. Наступала ночная тишина.

Воевода хотел отдыха – и найти его не мог, переворачивался с боку на бок, вставал, садился, ложился, стонал.

Из ведра, которое стояло в шатре, он зачерпнул несколько раз воды – словно горели его внутренности.

Затем холщовые стены шатра задвигались, словно или ветер на них подул, или неведомая рука искала вход в него.

Воевода, который знал, сколько имел неприятелей, а из проклятий Добка догадался, что жизни его могут угрожать, схватил меч.

Но на пороге показалась вся покрытая чёрной вуалью женщина, которая, колеблясь и шатаясь, несмело входила; подняла руки, словно искала и нуждалась в опоре.

Хоть воевода не мог разглядеть её лица, он вздрогнул, по нему пробежали мурашки…

Движениями и фигурой она напоминала ему жену, его Халку.

Бледной и похудевшей рукой она медленно подняла часть вуали и открыла лицо, изменённое заботами и побледневшее.

Это была она.

После стольких перенесённых страданий, после внутренней борьбы, после той жизни адских мук, воспоминание, которое ему это женское сердце принесло, было таким оживляющим, что на мгновение он забыл обо всём.

С нежностью, бросив меч, он приблизился к ней.

– Ты тут… моя Халка…

Привязанная к нему жена, послушная некогда женщина, любовь которой к себе знал, вместо того чтобы броситься в его объятия, на шаг отступила.

Казалось, говорит, чтобы не приближался.

Униженный Винч остановился.

Халка не могла ещё говорить, руку прижала к груди, тяжко дыша, заслонила себе заплаканные глаза.

Гордость не позволяла ему говорить больше.

– Да, я, я… я пришла ещё раз к тебе, – начала Халка тихим голосом. – Продралась сюда, не глядя на опасности. Винч… спаси себя и нас!

Воевода что-то понуро забормотал.

– Что вам, бабам, вмешиваться в наши дела, – отозвался он отчётливей. – Что вы понимаете? Ждите… Ещё не конец.

Он блеснул глазами и тяжко вздохнул, не знал что говорить.

– Не жди конца, – прервала жена, – каким он может быть? Окончательная погибель.

Она заплакала. Винч бушевал.

– Говорите о спасении! Какое теперь может быть! Война не окончена… Мне тут не с кем говорить. Короля Яна не дождались, магистр в Мальборге – это глупая дичь.

Халка оглянулась вокруг, как бы опасаясь быть подслушанной, заломила руки.

– Брось их, – сказала она, – отступи…

– И что я тогда предприму с собой? – насмешливо воскликнул воевода. – Выбьют нас до ноги. К кому я вернусь?

Халка ещё раз огляделась.

– К королю Владиславу! – шепнула она. – К нашему королю.

Воевода в гневе и возмущении бросился аж в конец шатра.

– Я? К нему? Я должен был бы кланяться, чтобы меня ногой толкнул? Тому, который мне позор нанёс, которого ненавижу… никогда в жизни!

Жена смотрела на него, давая ему побушевать. Она знала его точно и знала, что первому порыву нужно было дать остыть.

Винч срывался и яростно бросался, сам себе говоря, – она не отзывалась, преследовала его только глазами.

– Лучше умереть, лучше погибнуть! – воскликнул он.

– А чем смерть поможет? – начала медленно Халка. – Нарекут тебя после смерти предателем, как сегодня называют. Пойдя к королю, ты сотрёшь это предательство, совершённое в воодушевлении.

Винч стоял мрачно задумчивый, дёргая кафтан на себе.

– Нет, не может это быть, – проговорил он. – Я моей головы ему не понесу. Он меня простить не может, потому что в ваших только мозгах роится такое примирение. Это не мужская вещь. Нет. Нет. Я знаю себя – не прощу ему никогда моей кривды, я его знаю – он никогда не вернёт мне милости. Я должен погибнуть…

Он не окончил.

– Король простит, – после минуты молчания уверенным голосом отозвалась Халка.

Винч всмотрелся в неё.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю, конечно, – повторила она, – простит.

Воевода приблизился, неспокойный.

– Говори, – начал он торопить, – откуда ты прибыла? Кто тебе поручил? Говоришь это от себя?

Воеводина немного постояла, как бы искала в себе вдохновения, что должна была поведать, что смолчать. В неё вступила отвага, щёки слегка зарумянились.