Варшава в 1794 году (сборник)

– А чем бы это помогло? – ответил Бенько, понимая разговор. – Его власть не в том, что он вождём себя именует, но, что, столько лет управляя, людей себе приобрёл, и Наленчей, и их родственников, которых тут как песку, будет всегда иметь при себе.

Потратив ещё минуту на расспрос Шарого, Неканда, развернувшись, вышел посмотреть, свободный ли был доступ к королевичу, поскольку хотел проводить Флориана, чтобы тот рассказал ему, что принёс.

После чего тёмными сенями ввёл Трепка посла в панскую комнату.

Тут было на что смотреть, потому что, хоть старое замковое здание, казалось, больше построенным к обороне, чем для излишних удобств, – королевич так его умел прибрать и украсить, что комнаты, которые занимал, выглядели действительно по-королевски.

На удивление только, как для тех времён, мало было видно оружия, а то, которое кое-где по стенам было развешено, отличалось, скорее изяществом и красотой, чем мощью, и было больше на показ, чем для боя предназначенным.

Восточные щиты и шишаки, которые королевич привёз с собой из Венгрии, были покрыты золотом и чёрными листами, словно дорогими каменьями.

На столах видны были книги и пергаменты, сосуды особенных форм, в драконах, грифах, и разные выкованные творения.

Картины также на золотых днищах висели на стенах.

В коврах и обивках не было недостатка, потому что все стены были заделаны шитыми шпалерами, на которых охота и разные забавы в роскошных рощах, паны и пани, как живые, с ловчими птицами на руках, кони и собаки были видны.

Со сводов свешивались позолоченные подсвечники, как бы разросшиеся ветви и листья.

Молодой пан стоял уже, ожидая объявленного господина, в наряде, какой носил днём, потому что ещё не имел времени сбросить его. Был одет в обтягивающие штаны, закреплённые ремнём, сверху был покрыт как бы дорогой бархатной опончой, подбитой шёлком, с разрезанными рукавами, которые длинно свешивались.

Красивое лицо, окружённое волосами, завитыми в локоны, со смелыми глазами, благородными и выразительными чертами, тем, кто её знал при молодости, напоминало больше королеву-мать, чем старого Локотка. Но было что-то и отцовское в лице и взгляде, умном и неустрашимом.

Что говорило ещё то юношеское и всеми желаниями молодости сияющее лицо – этого себе Шарый объяснить не умел. Почувствовал только к нему уважение и нашёл в нём доброту и мягкость, которой не ожидал, великую охоту к жизни и веру в себя. Хотя королевич знал уже, что ему не добрую принесли новость, вовсе не казался потрясённым… Глаза только блестели пробуждённым любопытством.

Шарый склонился ему до колен, когда королевич, быстро его поднимая, заговорил:

– Что вы видели в Поморье?

– Милостивый пан, я больше слышал, чем видел, – отозвался Флориан, – и то меня тревожит, что мне лица показать не хотели.

Таким образом, он начал рассказывать о таинственном предостережении.

– Что воевода на меня и на короля гневный, – сказал Казимир, выслушав, – это мы знали, но что хотел против нас с крестоносцами связываться, я едва верю!!

– Милостивый пане, – прервал Неканда, – лучше избыток осторожности, чем избыточное доверие. Нужно быть начеку…

– Езжайте с этим прямо к его величеству королю, – сказал королевич, – езжайте и спешите. Скажите ему, что я также вскоре к нему прибуду, потому что в замке сидеть не могу, когда знаю, что он седую свою голову подставляет неприятельским ударам…

– Его величество король, – отозвался Трепка, – не желал этого. Не много мы ему там поможем и, упаси Боже, от поражения – вот бы у нас был пан, а то нас разорвут.

– Я тут не усижу! – живо воскликнул Казимир. – Мы должны идти, мы должны!! Вы также видите, что в замке большей безопасности, чем в поле, не будет. Воевода тут слишком долго сидел, чтобы себе людей не приобрёл. Нас тут как рыбу в сеть могут захватить.

– Мы не дались бы, – отпарировал Неканда, – а если идти, с кем же мы пойдём, милостивый пане? Мы должны с собой именно этих всех здешних великополян тянуть, которые нас в поле ради воеводы предать могут.

Королевич покачал головой.

– Из двух зол я предпочитаю быть в поле и с отцом, чем тут сидеть и ждать, и изводить себя бездельем.

Он обратился к Шарому.

– Вы, – сказал он, – спешите с этим к королю, потому что без него себе рады не даём, не смели бы на что-нибудь решиться. Скажите ему от нас, что и мы от воеводы ожидали плохого, что и Трепка давно его подозревал…

Они ещё беседовали, когда боковые двери неожиданно растворились, портьера в них поднялась, послышался весёлый смех, и на тёмном фоне показался силуэт, как бы чудом появившийся – молодая пани в белом платье, с волосами, спускающимися на плечи, с песенкой и улыбкой на устах.

Она не имела на себе наряда, какой её украшал в прогулке за городом, но тонкие и лёгкие ободки, которые верно прорисовывали её талию. Над головой только за всё украшение вплетённая в волосы верёвка или, скорее, золотистая лента, их поддерживала.

Вошла, напевая, увидела чужих, рукой над головой подержала минуту тяжёлую портьеру, рассмеялась взрывом детского смеха – опустила портьеру и исчезла.