Варшава в 1794 году (сборник)

Один из них, очень маленького роста, в обтягивающей одежде, тревиках с очень длинными носами, с погремушками у пояса, с палкой в руке, к которой, как цеп, был прицеплен лисий хвост, в остроконечной шапке – имел длинное жёлтое лицо с чёрной жидкой бородкой.

Другой, ещё приземистей, толстый, как ядро, катился. Непомерно тучный, с круглым лицом, без растительности на нём, имел одежду с нашитыми на ей разными фантастическими фигурками и кусочками яркой материи.

Эти двое, обязанностью которых было, казалось, развлекать свою госпожу, обращались к ней, смотрели ей в глаза, требовали улыбок, рисовались перед ней. Когда им не хватало идей, взаимно дразнили друг друга, становились, якобы к бою, забавно двигались, а девушки, смотря на них, лопались со смеха.

Мужчины-всадники, которые представляли стражу, были одеты очень изысканно, на чужеземный манер, но мало вооружённые. Было очевидным, что выбрались они недалеко и в доспехах не нуждались.

Хотя окружало их веселье и песни звучали вокруг, они ехали серьёзные и почти мрачные – как бы по принуждению и долгу. Душой всего кортежа была молодая и живая пани, которая и сама пела и весёлостью своей, взглядами, побуждала других, принуждала разделить её радость.

Едущий им навстречу Шарый, увидев эту дивную поющую кучку, принял её сперва за какую-то свадьбу, только присмотревшись к ней внимательней и не видя ни маршалка, ни жениха, ни полотенец, убедился в своей ошибке. Тем больше он удивился этому явлению и глаза уставил на красивую пани, открытый розовый ротик которой смеялся белыми зубками, а голубые глаза, казалось, растаят в слезах удовольствия.

Флориан съехал в сторону, уступая дорогу кортежу и, догадавшись, что пани должна быть достойной, склонил перед ней голову. Все сопровождающие её обратили на Шарого внимательные глаза, приметив в нём чужака. Конная стража особенно к нему приглядывалась, а он, который также между ними искал знакомое лицо, найти не мог.

Кроме того, оттого, что ходил в военные походы, когда вызывали, пан Флориан в усадьбах и столицах редко бывал, более значительных людей знал мало. Не большую также имел надежду расспросить тут кого-нибудь для информации, когда один из едущих за кортежем, приблизился к нему и приветствовал его по фамилии.

– Ведь Шарый из Сурдуги? – воскликнул он. – Если мне глаза не изменяют.

Пан Флориан очень обрадовался, потому что ему это казалось Божьей опекой, что нашёл знакомого, хотя узнать его не мог.

– Вы не узнали Бенька Гоздавы? Гм? – отозвался, смеясь, всадник. – Мы всё-таки раны друг другу перевязывали на последней войне!!

Флориан аж вскрикнул от радости, не оттого, что нашёл человека, но оттого, что ему попался как раз Бенько, с которым были братьями по крови, одновременно пролитой.

V

Бенько немного отошёл, когда проезжал кортеж, и остановился рядом с Шарым.

– С кем же едете и что это за развлечение? – шепнул Шарый. – Смотрю я, но не знаю и не понимаю ничего. Что же это? Или свадьба? Где же товарищи и молодой пан?

Бенько пожал плечами.

– Значит, вы это не слышали и не знаете? – спросил он.

– А откуда же и что я должен знать? – сказал Шарый. – Я заключённый дома…

– И не догадываетесь, кто эта пани? – смеялся Бенько.

– Не знаю, не догадался, – сказал Шарый.

– Но вы должны были всё-таки слышать, что наш королевский сын Казимир женился на княжне литвинке. Это она и есть, наша будущая, даст Бог, королева, по-своему зовущаяся Алдоною, а во святом крещении Ханной…

И, не дожидаясь ответа Шарого, он продолжал дальше:

– Видите, какая весёлая пани. Потому что молодая и хочет наслаждаться жизнью. Наши ксендзы до отчаяния с ней доведены, потому что из неё какую-нибудь Саломею или Ядвигу хотели сделать, а тут с ней возможности нет. Помолится с утра в костёле, а потом бежит к девушкам своим и уж песни литовские слышаться по всему замку. Без песни и смеха эта пташка жить не может.

Вот что видите, мы на это каждый день смотрим… А оттого, что её в замке страшат ксендзы, выбегает в поле с девчатами, чтобы петь свои литовские песни. Ничего бы это не было – только что наши духовные ни в зуб этого пения не понимают и очень тревожатся, что, несомненно, там их языческие вещи, литовские, застрять должны. Хотели её учить иным песням, набожным, – не сопротивлялась им, только сильно зевала, пожимала плечами и к своим возвращалась, потому что говорит, что нет таких песен, как те её литовские песни.

Шарый молчал, и для него эти напевы на языке язычников были очень подозрительны.

– Она ещё очень молодая, – говорил дальше Гоздава, – наполовину ребёнок… но со временем научится нашему обычаю…

– Гм! – сказал Шарый. – А для чего ей служат те два дурака, что перед её конём скачут?

– Ты сам сказал, – рассмеялся Бенько, – дураки и есть. Один, что по правую руку с лисьим хвостом – это наш, по-польски дурачащийся, родом из Кракова, зовут его Лисицей, этот ей не очень по вкусу, поэтому другого, ту раздутую бочку, из Вильна себе притянула, а зовут его как-то там по-литовски: Keleweze.

Шарый покрутил головой.