Вас ожидают, мистер Шерлок (СИ)

По коже понеслись тысячи муравьев, и каждый, сомкнув свои крошечные челюсти, безжалостно вцепился в плоть, добираясь до самого сердца. Джон задрожал. (Похмельный озноб — весьма неприятная штука). Детали вчерашнего вечера поэтапно всплывали в памяти — с садистской красочностью и отчетливостью. Запахи, звуки, взгляды. Слова. Такие слова, после которых сейчас у него не должно оставаться вопросов. Знал, предполагал, предвидел… (Боже, как болит голова. Как отвратительна эта долбаная собачья жизнь). И что, собственно, он может предъявить и тому, и другому? Оба взрослые, принимающие самостоятельные решения люди. О Холмсе и говорить не стоит — он своих замыслов не скрывал. А Ферди… А что — Ферди? Живой человек из плоти и крови. После, скажем так, весьма нервного брака его вкусы могли пусть не бесповоротно, но измениться, став более… прогрессивными. Почему, к примеру, в ресторане он о влюбленности Джона заговорил? С какой чертовой стати? И заговорил так непринужденно, словно втрескаться в своего соседа — вполне допустимый факт, словно все его знакомые мужики занимаются этим сплошь и рядом. Не потому ли, что сам далеко не прочь? Господи, да кто как не Ферди до смерти любит всякого рода неординарности и экстрим? А тут — новый вид сексуального наслаждения. (Корсиканский минет, черт бы его побрал. Даже Джон на секунду заинтересовался, что это за мерзость такая). И Шерлок в своем мефистофельском одеянии. Вот и от шариков его Ферди разомлел так, будто обыкновенный сыр с приправами — блюдо с ангельского стола. Всё логично. Но почему же тогда адская головная боль не идет ни в какое сравнение с тем, что творится в душе?

Под черепной коробкой что-то взрывалось и выло предсмертно. К такой активности мыслительного процесса страдающий жутким похмельем мозг явно не был готов.

— …В твоей спальне? — Скрыть тревогу и подозрительность у Джона не получилось бы даже за очень большие деньги — каждый нерв сотрясала дрожь. — Что он там делает?

— Я же сказал — спит. — Шерлок усмехнулся краешком рта. — Джон, я тебя умоляю. Ты снова готов обвинить меня в непорядочности? У тебя на лице написана каждая из твоих безумных идей. Пустое. Даже если бы я страстно захотел секса с твоим лучшим другом, к тому времени он вряд ли бы вспомнил, где находится его член. Кроме того, секс требует тщательной подготовки.

Джон облегченно вздохнул, стараясь сделать это по-возможности незаметно (и почему, черт возьми, это так сводит его с ума?), но голосу своему придал максимум насмешливой строгости:

— Да уж, имел счастье её лицезреть. Предстать перед нами таким уродом — к этому и в самом деле следовало подготовиться тщательно. Стоит признать — впечатлил. Зачем тебе это, Шерлок? Никак не наиграешься?

— Да, мне нравится так играть. Это весело, и будоражит кровь. Но вообще-то, говоря о подготовке, я имел в виду нечто иное. С твоего позволения, обойдусь без физиологических подробностей.

— Сделай одолжение. — О, как ненавидел Джон свое тело — предательство за предательством, черт побери! Вот и сейчас он вспыхнул как стеснительный юноша: кровь воспламенила лицо и шею, раскаленным потоком стекая к ступням.

— Кроме того, — добавил Шерлок будничным тоном (вот уж кого ничто на свете не заставит смутиться и даже слегка покраснеть), — гораздо важнее для меня был процесс перемещения ваших неподъемных тел. Тебя тащить было тяжеловато, да, но ростом ты невелик, и это ощутимо облегчало задачу. Другое дело — Ферди. Он такой огромный, такой монументальный…

— Мне плевать, — довольно грубо перебил его Джон, — кого и как ты тащил. Меня интересует только одно… Вернее, меня это совершенно не интересует, и мне совершенно на это плевать, но всё же — почему он в твоей спальне?

— А где ему быть? Ты всерьез полагаешь, что по законам гостеприимства я должен был кинуть бесчувственного Ферди на нашем старом диване?

— Эм…

— На диване спал я.

— Мне плевать.

— Не стоит повторять это снова и снова. Я прекрасно услышал это вчера.

— Просто… Он собирался ехать в отель.

— Собирался, да. Но не уехал. Его не отпустил я.

— Не отпустил Ферди? Не отпустил?

Не отпустить куда-либо пьяного Фердинанда было весьма опасно для жизни: будучи во хмелю, он свирепел при самом незначительном посягательстве на свою свободу, и уж если принял решение, даже самое нелепое и дурное, продолжал стоять на своем — насмерть. Что же могло так кардинально переменить его убеждения? Волшебные шарики действие возымели? Ну-ну.

Но даже в больную голову иной раз приходят здравые мысли.

— А-а… Понятно. К тому моменту он вряд ли мог тебе возражать.

— Почему? Ферди был вполне адекватен и до изумления бодр. Феноменальная сопротивляемость алкоголю! Я сказал ему: ты останешься здесь, и это не обсуждается. И он ответил: останусь. И остался. Что тебя удивляет, не понимаю?

— Ничего меня не удивляет, — ответил Джон. — Я в душ.

И поплелся в душ.

— Постарайся не очень шуметь, — раздалось ему вслед. — Думаю, не стоит его будить. Мы беседовали едва ли не до рассвета. Три бутылки Шабли располагают к душевному разговору.

— Три?