Ваша честь [litres]

И сеньор патер рассказал ему, без лишних проволочек, что Сизет из дома Перика при смерти. «Он не местный, не из Муры, эт-самое, Сизет. Переехал пару лет назад, – священник не мог припомнить, когда именно, – и вместе с женой поселился в этом пустом домище, так сказать. С тех пор никто в поселке не видел, чтобы они работали или вообще что-нибудь делали путного, разве что растили в огородике, эт-самое, пару-тройку кочанов капусты и пару-тройку головок лука, вы понимаете, о чем я? А еще народ очень удивлялся тому, что он превратил овин дома Перика в настоящий сад, полный различных цветов, и все говорили, что купы его, эт-самое, розовых кустов прекраснее всего, что они когда-либо видели. Но уж чего никто никогда не видел, так это чтобы он гнул хребет, вы понимаете, в чем тут собака зарыта? И, так сказать, жена у него только что умерла; в смысле, что мы ее вчера похоронили. И я так понимаю, ему не особенно хочется ее, эт-самое, надолго пережить». А еще сеньор патер рассказал своему гостю, что «люди все болтают да болтают, вы же понимаете, ведь правда, и лишь бы сунуть нос куда никто не просит; так вот, люди все болтают да болтают о том, что у Сизета из дома Перика есть мешок, полный золотых монет, и на эти деньги он и живет».

– А теперь он при смерти, – подытожил нотариус.

– Вот в том-то и дело. И попросил, эт-самое, очень странная штука…

Тут им пришлось прерваться, поскольку в дело вмешалась вся обратившаяся в слух экономка, которая принесла им печенья и по стопочке ратафии[196]. Когда женщина ушла, священник объяснил нотариусу, что за странная штука понадобилась Сизету из дома Перика: исповедь в присутствии, эт-самое…

– Исповедь в присутствии нотариуса? – изумился нотариус.

– Вы все правильно поняли, – заметил исповедник. – Сизет желает не только исповедоваться, он желает, чтобы его исповедь была удостоверена…

– Постойте… а как же тайна исповеди?

– Насколько я помню из курса канонического права, так сказать, сеньор Тутусаус, исповедник обязан хранить, эт-самое, тайну. Но если кающийся желает ее раскрыть… желает вам ее раскрыть… я не вижу причин ему в этом отказывать… – Предложив нотариусу угощаться, патер и сам откусил кусочек печенья. – Разумеется, обязанность хранить профессиональную тайну распространяется и на вас. Понимаете, о чем я? В той же мере, что и на меня. Ну так вот, эт-самое.

Печенье, которым, «эт-самое», его потчевал патер, было с пикантным вкусом тмина. Нотариус Тутусаус всегда придерживался мнения, что сельские жители – истинные знатоки кулинарии. Не в том же смысле, что и любители не совсем понятных деликатесов с гусиной печенью и икрой, которых он время от времени встречал в Барселоне, но, без сомнения, хорошо поесть они умели. Да и мускат был великолепный…

– Вы понимаете, о чем я? – повторил священник по окончании небольшого монолога, который гулко отдавался от стен приходского кабинета, не производя на слушателя ни малейшего эффекта.

– Да, целиком и полностью, – покривил душой его собеседник. И с целью несколько его ошарашить добавил: – И все-таки я в этом усматриваю contradictio in terminis[197].

– В каком смысле? – всполошился священник, который по-латыни знал только мессу и тексты из молитвенника и на экзамене по переводу с треском бы провалился.

Нотариус пояснил, с профессорским терпением. Каким же образом таинство, по самому существу своему являющееся сокровенным, может быть принято совместно или же при свидетелях? На что священник, который, не будучи особо начитанным, тоже был не промах, перебил его: «Ну уж, ну уж, как же, эт-самое, сеньор Тутусаус, вы что же: в таинстве исповеди ничего совместного и быть не может; при таинстве исповеди присутствую я, то есть ну как же». И начал возмущаться, потому что в этом вопросе у него не было ни малейших сомнений: «Даже сам Бог не может вместо меня присутствовать при исповеди, будь оно неладно. Вот что я вам скажу: даже сам Бог не может! А если случится такое, слышите, если случится такое, как в этот раз, и кто-то окажется свидетелем исповеди, то свидетель тот молчок и рот на замок…»

– Да, но от меня же требуется, чтобы я удостоверил факты.

– Ну так удостоверьте, раз такова его, эт-самое, воля! – горячился священник, поскольку жизнь среди сельских жителей источила ту малую толику терпения, какая еще у него оставалась после окончания семинарии.

Наступило молчание, которым патер воспользовался, чтобы прийти в себя, а нотариус, чтобы съесть парочку, нет, все-таки еще одно, потом еще одно, ну вот, теперь уже последнее печенье с тмином. И выпить еще бокальчик муската. По окончании десяти минут и целого блюда печенья теологические сомнения нотариуса полностью сошли на нет. Особенную помощь в этом им оказал детальный просмотр изъеденного крысами тома, который отец Жуан хранил в шкафу в кабинете, а именно канонов восемьсот восемьдесят шестого, восемьсот восемьдесят восьмого и восемьсот восемьдесят девятого, пункт первый и второй, главы первой книги четвертой Кодекса канонического права.