Ваша честь [litres]

И Сизет, который его прекрасно понял, на некоторое время прервался, чтобы отдохнуть и прокашляться. Он прижал руку к груди, потому что почувствовал пронзительную боль. Сизет набрал побольше воздуха и продолжал:

– В один прекрасный день, уже много лет тому назад, я поступил на службу к дону Рафелю Массо, который сейчас является председателем Королевского верховного суда провинции Барселона. В то время дон Рафель был адвокатом и, как говаривали, высоко метил. И весь его сад – моих рук дело: весь. Когда я поступил на службу к господам Массо, у них там был только один источник в центре и несколько грядок с цветами, но сорняков на них было пруд пруди. Этот своеобразный фонтанчик располагался в середине центральной клумбы, такой… даже не знаю, как сказать… В общем, с восемью сторонами.

– Эт-самое, – уточнил священник.

– Восьмиугольной, – зачем-то вставил нотариус.

– Такая вот штука, – продолжал Сизет. – А значит, работы там было невпроворот, в этом саду. Дон Рафель показал мне его в первый день и сказал: «Как хочешь выкручивайся, но сделай так, чтобы этому саду завидовали все жители улицы Ампле…» – Он посмотрел на своих собеседников и, безудержно закашлявшись, с каждым усилием лишаясь кусочка жизни, добавил: – Там, на улице Ампле, стоят особняки важных людей, вы понимаете?

Нотариус, которому это было и так понятно, взмахнул рукой в сторону священника, что означало, если это исповедь, то я, стало быть, козопас, но священник вместо ответа бросил на него взгляд, означавший «не мешайте мне работать, сеньор Тутусаус, в вопросах покаяния специалист тут я, то есть ну как же, и знаю, что по отношению к кающемуся нужно проявлять превеликое терпение».

Таким образом, Сизет продолжил свою исповедь ботанического характера и снова завел разговор про грядки и про труды, которых ему стоило наполнить этот пересохший сад радостью и цветами: летом гортензиями, бегониями, недотрогами, первоцветами и бигнониевыми, а осенью и зимой – целым ворохом цикламенов, лилий и календул. И повсюду было полным-полно розовых кустов. А стены сада и прилегающие к нему стены дома, первоначально бывшие бесстыдно голыми, он украсил с одной стороны плющом, а с другой, самой затененной стороны – жимолостью. Через два года этот сад расцвел – просто загляденье. Поскольку участок рядом с центральными клумбами был постоянно открыт лучам беспощадного солнца, там он посадил кипарисы, а возле стен вырастил две липы и три каштана. В саду уже с незапамятных времен рос каменный дуб, вокруг которого, скорее всего, и построили этот особняк, и тут нотариус вздохнул от нетерпения, потому что никакого греха во всем этом не наблюдалось. Сизет это смекнул и вновь прервал повествование. И воспользовался паузой, чтобы выкашлять еще один кусочек жизни.

– Ну уж, как же, вот что я вам скажу, эт-самое, будь оно неладно! – пожурил священник нотариуса. – Я надеялся, что мне не придется напоминать вам, что нужно запастись терпением. Начать всегда трудно, сеньор Тутусаус.

И нотариус смирился со своей участью, по всей видимости, оттого, что припомнил, что ему посулили жаркое из кабана и что нет худа без добра.

– Я сам все понимаю, – прокашлял Сизет. – Сеньор нотариус хочет, чтобы я поскорее приступил к делу… Но я не могу перейти к нему до тех пор, пока не расскажу про этот сад. Перед тем как вы меня прервали, я хотел сказать, – тут он с упреком поглядел на нотариуса, – что через некоторое время моими единственными работодателями стали господа Массо. Донья Марианна, хоть она и невероятно придирчивая сеньора, во всем, что касается цветов, давала мне полную свободу. Если кто и совал свой нос в мои дела, так это дон Рафель. А потом настал тот день, которому никогда бы не наставать… Точнее, это была ночь…