Ваша честь [litres]

– В общем, отец мой, я согласился помочь ему, так что хотя ночь была ужасная и я очень боялся наткнуться на дозорных, я вернулся в опустелый хозяйский дом на улице Ампле за тележкой, которой пользовался для работы в саду, и подумал, что возле моря наверняка найду тяжелую каменюгу, чтобы привязать на шею этой женщине. – Когда же Сизет вернулся в домик на улице Капучес, хозяин открыл ему дверь и сказал, долго же ты ходил. Вместе они погрузили труп на тележку. – И тут сеньор с таким нахрапом говорит мне, положив руку на плечо: «Сизет, друг мой, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы меня застали за перевозкой трупов… Я знаю, что могу рассчитывать на то, что ты распорядишься этим грузом, как подобает, и что это останется между нами…» Ну или нечто похожее он мне заявил. А потом хозяин продолжил: «И помни, Сизет, если ты все сделаешь, как я велю, озолочу тебя». А я, еще в большем испуге, чем он, возьми да и скажи ему: «А если меня дозорные застукают?» А он: «Да не застукают». А я: «Ну что ж, прекрасно, а если застукают?» И тут он рассердился, обиделся даже, я бы сказал. Но я-то знал, ведь что бы он ни говорил, если дозорные меня поймают, мне крышка. Тогда он стал мне говорить: «Сизет, во всем, что бы мы в жизни ни делали, есть доля опасности. Ты не хотел бы ежегодно получать по четыреста дублонов?» Но, увидев мои выпученные глаза – «Четыреста?» – хозяин передумал и, делая вид, что снова называет сумму, произнес: «Да, триста пятьдесят дублонов». Но я напомнил ему, что раньше он сказал «четыреста», – и сеньор согласился: «Ровно столько я буду платить тебе каждый год, если сейчас ты кинешь это тело в море». – «А если меня поймают?» – снова спросил я, и дон Рафель скорчил такую мину, словно бы говорил, ну до чего же надоедливый кретин мне попался, и, помолчав, сказал, уже чуть успокоившись: «Если дозорные тебя поймают, не сомневайся, Сизет, что я употреблю все свои связи, а их у меня много, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты только помалкивай, а я тебя выведу из Верховного суда через парадную дверь. И озолочу». И прямо там же, чтобы убедить меня, он дал мне пятьдесят эскудо, а я еще никогда в жизни не видел столько денег в одном мешочке, и это помогло мне решиться.

– И ты бросил труп… – произнес нотариус, со стопочкой ратафии в одной руке и с пером в другой.

– Нет, – произнес Сизет. – Я не бросил труп в море.

И принялся кашлять, и всем трем его исповедникам: нотариусу, Галане и священнику – пришлось потерпеть, пока Сизет снова будет в состоянии продолжать. Движениями рук он попросил, чтобы ему налили ратафии, и священник услужливо бросился выполнять эту просьбу, преспокойным образом пренебрегая всеми элементарными нормами гигиены, которые следует соблюдать по отношению к умирающим. Нотариус тоже не стал ему перечить. Возможно, Галана сказала бы им пару ласковых, если бы ей дали такую возможность.

– Я не повез ее к морю, – продолжал он, когда ратафия дала ему возможность снова заговорить. – То есть да, но не совсем. Я к тому, что это было ужасно. Вы можете себе представить, что это такое, тащить куда-то мертвое тело глухой ночью и страшиться, что появятся дозорные… Ведь хозяин оставил меня с трупом наедине, потому что он не мог уйти из дома, ему нужно было там прибраться, а с утра пораньше ехать в Санта-Колому. А я, как дурак, один вез на тележке мертвую женщину и даже не знал, как ее зовут. А тело было еще теплое. Мне совершенно не хотелось пересекать пласа Палау, потому что дозорные там постоянно дежурят, и я не мог подняться в обход по улице Бория, потому что в этот час там, возле часовни Маркуса, уже должен был стоять какой-нибудь дилижанс, готовый отправиться в путь. Я так боялся приближаться к морю… Я клял хозяина на все лады, поскольку был уверен, что ему это было известно не хуже моего. И вот я, остолоп, тащил куда-то тело в тележке, но странное чувство овладело мной: у меня перед глазами стояли четыреста дублонов, и тогда я решил, что не имеет никакого смысла возвращать эту кладь хозяину и что мой страх может преобразиться в месть. Как вам по вкусу эта ратафия?

– Отличнейшая, – удостоверил нотариус.

– Эт-самое, так сказать, – покаянно произнес священник.

Мнение было высказано единодушно, и Сизет продолжил свое повествование:

– Мне было гораздо проще укрыться в хорошо знакомых переулочках, а потом спуститься по улице Жиньяс, так что вскоре я оказался вместе со своей зловещей поклажей на улице, на которую выходила задняя часть сада, разбитого у дворца дона Рафеля; поскольку у меня был ключ от ворот, ведущих в хозяйский сад, пройти туда не представило ни малейшего затруднения.