Ваша честь [litres]

Трое мужчин в тишине дожидались, пока Галана вернется с ратафией и печеньем. Сизет воспользовался молчанием, чтобы отдышаться, откашляться и перевести дыхание. Чувствовалось, что он как будто не с ними, как будто мыслями он перенесся в ту ночь, на улицу Капучес, и оказался возле церкви Санта-Мария, за улицей Аржентерия, где он услышал, как хозяин неприятно и тяжело дышит от страха, а он, бедняга, дубина стоеросовая, возьми да и скажи ему: «Да, ваша честь, как скажете, ваша честь», и дон Рафель провел его в комнату, в спальню, тоже слабо освещенную керосиновой лампой. На помятой кровати с разорванными простынями лежала молодая женщина, нагая, красивая и мертвая. У Сизета дух перехватило, потому что он как будто одним глотком проглотил весь ужас в мире. «Она мертвая?» – спросил он без всякой нужды, и хозяин, вытирая пот со лба, сказал: «Да, Сизет, она мертвая; когда я пришел… она была уже мертвая». И его голос дрожал, когда он это говорил. «Не знаю, можешь ли ты это понять, Сизет, – продолжил он, – но я не могу себе позволить, чтобы весь свет узнал, что я и эта женщина… следовало бы убрать ее тело из этого дома…» И Сизету стало ясно, что эта молодая женщина, нагая, красивая и мертвая, – тайная любовница его господина. Он подошел к трупу и внимательно в него вгляделся. Он поднял голову, потрогал рукой шею и сказал: «Мне кажется, ее задушили, ваша честь». А господин, в большом волнении опустившись в кресло, потому что ноги его дрожали, отвечал ему: «Ты думаешь, Сизет?» – и вспотел еще больше, хотя там и не было жарко, и Сизет сказал: «Да, несомненно, сеньор», – и сеньор очень громко застонал от боли, потому что, наверное, очень страдал, и это молодое, нагое, красивое и мертвое тело еще не остыло. «Ваша честь, похоже, ее совсем недавно убили». И тогда хозяин так посмотрел на него, что Сизету стало еще страшнее и он забормотал: «А я-то что теперь с ним сделаю, ну как же, ваша честь? Ведь я к этому вовсе не причастен, ваша честь, ну как же? И вовсе не хочу быть в этом замешан, как же?» А хозяин, сидя в кресле, подавленный, сломленный, сказал ему: «Я тебя озолочу, Сизет, тебе больше никогда в жизни не придется работать, клянусь тебе, но помоги мне».

– И когда я его спросил, каким же образом я должен был ему помочь, он мне сказал: «Брось ее в море, Сизет, привяжи ей на шею камень, чтобы она больше никогда не выплыла». Я же растерялся, как у него духу хватило такое придумать, кинуть в море еще теплое тело. «Я озолочу тебя, Сизет», – настаивал он. И я увидел, что хозяин плачет, и не знал, что делать, потому что, разумеется, если бы я тогда ушел, не оказав ему помощи, я был уверен, что он меня со свету сживет и может даже убить. Я так подумал, отец мой… и мне стало страшно.

– Эт-самое, сын мой. Продолжай, продолжай.

И нотариус тоже весь обратился в слух. И Галана, недовольная, потому что из-за двери ей было плохо слышно.

Сизет продолжил свое повествование о том, как ему было страшно: