Ваша честь [litres]

В ответ Эльвира заплакала еще громче. Да и не было необходимости ничего больше уточнять. Дону Рафелю внезапно пришли в голову все доказательства ее неверности: начиная с подозрительных взглядов Эльвиры и вплоть до ее дядюшки по имени Вентура; все это разом ему вспомнилось, и он понял, что история с ветвистыми рогами – дело далеко не новое и что он пал жертвой непреложного закона, гласящего, что рогоносец всегда узнает о своем позоре последним. Он понял и то, что по понедельникам, вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям оказывал поддержку и материальное обеспечение для совокупления значительного количества граждан со своей бесстыжей возлюбленной, у которой нет ни стыда ни совести, которой мало его любви… От этой мысли его рассудок помутился. Он схватил Эльвиру и начал ее трясти: «Падла, проститутка, развратница, блудница, распутная шваль!» Эльвира же тем временем продолжала плакать. После этого они ненадолго замолчали, потому что от негодования дону Рафелю не приходили на ум никакие ругательства, а Эльвира начинала понемногу успокаиваться.

– Потаскуха из потаскух! – презрительно заключил дон Рафель.

– А ты… ты в постели ничто… кролик! – вырвалось у Эльвиры: этим наглядным примером она пыталась ему объяснить, что разгоревшийся в ней зуд уж ему-то никак не унять, он для этого совершенно не годится, вот ей и приходится подыскивать себе жеребцов.

Тут терпение дона Рафеля, который, несомненно, кое-что из сказанного уяснил, лопнуло – и он бросился на нее в бешенстве, вне себя, в замешательстве и в смятении и начал сжимать пальцами шею Эльвиры. И не выпускал ее, безумно выпучив глаза, до тех пор, пока не понял, что бедняжечка Эльвира уже давно не дышит и не всхлипывает. «Эльвира, послушай, Эльвира, ну же! Я не нарочно… Эльвира, мать твою! Скажи что-нибудь!.. Что с тобой сотворили, Эльвира. Я не нарочно… Проснись, мать твою! Не притворяйся, что спишь…» И его честь расплакался над мертвым телом своей возлюбленной, «Эльвирушка моя», и впервые почувствовал, что натворил нечто такое, чего нельзя исправить, и понял, что с этой минуты начинает жить жизнью, полной страха. Все эти чувства перемешались со слезами, пока он изо всех сил тряс тело своей «распутной швали, бедняжечки» в безумной надежде, что душа еще не до конца оставила его и может вернуться на место, если как следует его потрясти. «Эльвирушка моя, я не нарочно», – плакал он.

2

– Там наверху кто-то шуршит, ты не заметила, в смысле, Туйетес?

– Нет, патер.

– Поди, завелись у нас опять эт-самые, в смысле, мыши.

Туйетес начала убирать со стола, вся на нервах. Если бы патер был человеком наблюдательным, он бы обратил внимание на то, что экономка исподтишка поглядывает на потолок, собирая тарелки. Но патер с некоторым беспокойством наблюдал, остался ли сеньор нотариус доволен великолепным ужином.

– Оставь их, завтра уберешь, эт-самое, Туйетес, дай нам поговорить спокойно.

Экономка ушла, унося только грязные тарелки. На столе остались бутылки, пепельницы, бокалы и блюдо с остатками сиве[201] из кабана, которое господин с таким чувствительным желудком, как нотариус, ни в коем случае не должен есть на ужин. Но оно удалось на славу. А какое же вкусное было вино… Нотариус Тутусаус наслаждался, прекрасно отдавая себе в этом отчет, состоянием, предшествующим опьянению, проникаясь им и наполняясь без остатка… Он вертел в руках стопочку, в которую патер подлил анисовой водки… В центре стола, перед ними, стоял дымящийся кофейник, наполняя комнату душистым ароматом, и патер снова передал ему коробку, где нотариус хранил сигары. И тот и другой одновременно и благоговейно закурили в тишине дождливой ночи в поселке Мура. Послышалось, как оба они энергично попыхивают сигарами, и вскоре с умиротворяющими запахами еды и напитков смешалось несказанное благоухание «гаван» из коллекции господина нотариуса. «Как прекрасна жизнь!» – думали оба одновременно. Нотариус отпил чуть-чуть анисовой водки и с некоторой горячностью, всегда овладевавшей им, когда он слишком много выпил, указал на патера сигарой:

– Перстень я хочу себе оставить.

– Согласен, в смысле, так сказать. Однако, а если начнется эт-самое, что тогда?

– Чего? – Нотариус еще не успел привыкнуть к лексикону патера Жуана.

– Расследование, так сказать, тогда что будем делать? Он же может понадобиться в качестве улики.

– Бесспорно, бесспорно, – успокоил его нотариус. – Бесспорно, – повторил он. – Для этого мне и необходимо держать его наготове, понимаете ли.