Ваша честь [litres]

После обеда, в строгом уединении своего кабинета, дон Рафель развязал веревочку и развернул бумагу на столе. Он дождался, чтобы донья Марианна отправилась наносить визиты, и приказал Ипполиту, чтобы никто его не беспокоил, что он запрется у себя и будет работать. Он снова провел рукой по листу бумаги и затаил дыхание. Донья Гайетана Реном, юная баронесса де Черта, женщина неслыханной красоты, несомненно, многими желанная, чья бурная сентиментальная жизнь, однако, была хранима за семью печатями; супруга ничего собой не представлявшего подкаблучника, почти в два раза старше ее, однозначного кандидата в рогоносцы; донья Гайетана Реном, по мужу баронесса де Черта, считавшаяся одной из самых элегантных дам увядающей бурбонской аристократии города, со значительным состоянием и нескончаемым списком кандидатов в любовники, которые так навечно и останутся ничего не достигшими претендентами; донья Гайетана, недосягаемая, далекая, волшебная, загадочная, желанная, расставив ноги, обнажала свои тайны дону Рафелю, улыбаясь ему той самой невинной улыбкой, которая так опьяняла его честь. Массивное влагалище. Бедра скорее широковатые. Ох, какие груди! Выпуклые, полные, вызывающие. Ты только посмотри, какой пупок. И обожаемое лицо. Бесстыдная донья Гайетана, распутная шваль, потаскуха из потаскух (не мелькнуло ли что-то знакомое в этих словах?), лежала у него на столе, раскорячившись и выставив свою киску напоказ. «Что, теперь ты не смеешься, срамница этакая? Не смеешься теперь, когда раздвинула мне ножки? Гайетана моя распутная, теперь-то ты над моим наконечником шутить не станешь, ведь ты меня любишь, правда, крепко меня любишь и поэтому отдаешься, так ведь?» Сердце дона Рафеля билось в хорошем ритме; воображая, что вместо рисунка углем перед ним раскинулась живая дама, почти без усилия он достиг того, чтобы член его затвердел. На несколько мгновений он забылся в мечтах, представляя, будто это она сама беспрестанно ласкает его и предлагает ему все, что в ней есть тайного. Под эти невероятные мысли он и эякулировал. Завершив символическое действо вступления во владение, дон Рафель Массо, председатель Королевской аудиенсии Барселоны, почувствовал, что до глупости счастлив.

Отужинав и стоически выдержав подробный пересказ того, как две другие подруги завидуют донье Марианне, побожившись всеми святыми, что будет дома к приходу модистки и портного, и приняв решение, что у нового парика должен быть голубоватый, а не желтоватый оттенок, дон Рафель заметил, подойдя к окну в столовой, что на небе ни облачка. Не обращая внимания на надутые губы доньи Марианны, считавшей увлечение супруга астрономией пустой тратой времени и лучшим способом заработать воспаление легких, он позвал Ипполита, чтобы тот вынес телескоп в сад, и приказал ему поставить его на клумбу с бегониями.

– Прямо на цветы, ваша честь?

– Да. Может, хоть так Роман в конце концов их пересадит.

– Я ему уже дважды об этом напоминал, ваша честь.

– Значит, предупреди его в третий раз. Пусть завтра с утра этим займется, и без разговоров. Я хочу, чтобы он посадил хризантемы, уже настало их время. Бегонии в декабре! Ох уж этот Роман…

– Слушаюсь, ваша честь.