Ваша честь [litres]

Было очень холодно. Андреу дал кому-то накинуть на себя тяжелое пальто из грубой ткани: оно послужило ему хотя бы для того, чтобы прикрыть его связанные руки. От холода юноша особенно не страдал, потому что уже привык к тому, что в тюремной камере сырость проникала до костей. Юноша не знал, кто надел на него эту шинель, зато знали об этом все подруги доньи Марианны. Потому что она из своих собственных накоплений («Братство тут вовсе ни при чем, понимаете? Я сама все решила») заказала сшить накидку, которая пришлась бы впору этому несчастному юноше («Все равно по случаю новогоднего бала и благодарственного молебна портниха у меня днюет и ночует»), и, кроме того, ей была оказана честь («Что за портниха? Да-да, Пакита Торрес; для меня уже много лет никто другой ничего не шьет») оплатить изготовление савана, в который члены братства Обездоленных («С ними у нас общая миссия, хотя и достаточно прохладные отношения со времени той перепалки на Празднике тела и крови Христовых в восемьдесят девятом году, когда Обездоленные и наше братство так друг на друга разозлились, что хоть святых выноси, а случилось это потому, что Обездоленные стали намекать, что закажут статую Христову большего размера, чем статуя братства Крови») завернут труп несчастного юноши. («А я тебе говорила, что сама навещала его в тюрьме? Да, да, чтобы утешить его в последний час; тут уж ничего не поделаешь, благотворительность. Это было очень, не знаю даже, как выразить: очень тяжело».) Голландцем, укокошившим проституток, занималась донья Розалия, все еще весьма взволнованная непристойным действом, имевшим место накануне. «Teste David cum Sibylla, tuba mirum spargens sonum»[186], – через пень-колоду выдавил из себя старший советник, и патер Террикабрес, не упускавший ни единой детали, заключил, что «если это называется латынью, то я лодочник с парома».

Даже в страшном сне Андреу не мог себе представить, что когда-либо окажется в центре зловещего шествия, которое начиналось на пласа дель Блат и затем, проследовав по улице Бория, доходило до Борна, где ставили виселицы. «Per sepulcra regionum, coget omnes ante thronum»[187], и патер Террикабрес бубнил себе под нос: «Я бы его прямиком обратно в семинарию отправил, не умеет даже „coget“[188] сказать, как полагается». У Андреу никогда не возникало желания присутствовать при этом унылом событии; многие подданные его величества, если им представлялась такая возможность, пользовались случаем уехать в день казни из города вместе с женой и детьми, подальше от этого варварского, но необходимого действа. И все же по возвращении они взволнованно выспрашивали у тех, кто, потому ли, что желудок у них был покрепче, или же потому, что у них не было домика в Санта-Коломе, остался в городе и по воле случая оказался на месте повешения: молодой ли он был, небритый ли, держался ли сам на ногах, или его приходилось поддерживать, издевался ли он над солдатами и над теми, кто пришел посмотреть, как его казнят, плюнул ли в священника – «Господи Иисусе, сколько зла на этом свете!» – поцеловал ли крест, пока читали «Judicandus homo reus, huic ergo parce Deus»[189], сам ли поднялся на эшафот и кто был палачом, тот жирный громила или костлявый… «Тощенький был…» – «И что там еще было: много народу? Он что-нибудь сказал, а? И то мгновение, то самое, когда его того, ты понимаешь: как оно, а?» Самые же большие знатоки, когда собирались одни мужчины за чашечкой кофе или горячего шоколада на улице Санта-Анна, понижали голос и спрашивали: «А правда, что, когда их вешают, у них встает?» И собеседник отвечал либо: «Ты даже и представить себе не можешь, просто неприлично», либо: «Я вроде не заметил», либо: «Да кто его знает: эти дамы из разных братств, которые к ним липнут, как пиявки, такие балахоны на них надевают, что и не разглядишь, встал ли у осужденного как надо и как велит обычай». И получается, что, как ни крути, казнь злодея ли, мятежника, вора или дезертира, мужчины или женщины, да и не все ли равно кого, всегда становилась темой для разговора, переживаний, вздохов, а для тех, кто отличался особым безрассудством, – даже восторга. И хорошо еще, что казни, вне зависимости от того, содержался ли осужденный в тюрьме на пласа дель Блат или в Цитадели, всегда назначались на неудобное время, не как пятнадцать лет тому назад. И хотя вход на казни и свободный, кому нужны повешенные в такие часы, да еще и в такой холод.