Василеостровский чемодан

А здесь не выдалось обычного с ним происшествия: его ни с кем не столкнуло в чистом безлюдье двора. И внутренняя пустота продолжала поглощающее действие, съедая всё околочеловеческое пространство Босикомшина. Немного помялся он там, на притоптанном снегу, потом повертелся по сторонам, завидел мусорный контейнер и запустил в него скомканное содержимое руки наподобие снежка. Не попал. Затем, не зная, куда бы ещё развернуться, приметил сбоку двора проход с аркой и последовал туда, нечаянно обнаружив себя на одном из проспектов. Он вроде не понял, на который из проспектов попал, а так, побрёл, побрёл, опустив голову, и всё ускорял и ускорял движение. Немного даже пробежался, свернув наудачу за угол, но изжога опять остановила его. «Надо хорошенько отдохнуть», – подумал он и стал искать глазами, где бы такое сделать немедленно. О доме с очагом и прочими удобствами почему-то в голову мысль не приходила. И где вообще его дом? Если наш герой сам не слишком уверен в наличии у него настоящего надёжного прибежища в этом городе, мы тоже не намерены навязывать ему и вам недостоверную и случайную версию. «Пойду опять на мёртвый пароход, а по дороге и дровишек поищу», – продолжилась дума потенциального искателя. И тут же он увидел под ногами короткий брусок. Поднял. На стороне, ранее прижатой к асфальту, оказалась какая-то надпись. «Интересно, о чём пишут». Буквы, конечно же, ничего толком не провозглашали. Они принадлежали то ли бывшей бирке, то ли фрагменту чьего-то автографа на почерневшей от времени деревянной поверхности давно утраченного сооружения в этом мире. Босикомшин выкинул брусок, позабыв, что поднимал вещь с мостовой не для прочтения слов, а для отопления железной каморки на кладбище кораблей. Брусок отскочил от поребрика тротуара и пропал в открытом люке технического колодца. «А если бы я туда провалился, – подумал Босикомшин с лёгким испугом, – а вообще-то…».

Далее в голове у него стали мелькать соображения, не оформленные словом. Но их смысл явно был направлен на выявление пользы от случайно увиденного колодца. «Если бы за ним оказалось ещё и тёплое подземелье, где ничто не мешает хорошо отдохнуть, не утруждая себя лишней ходьбой», – такими словами примерно оформились бы наилучшие соображения. Но подземелий, да к тому же тёплых, на Васильевском острове нет, не считая метро. При упоминании общественного транспорта Босикомшин поморщился и тяжело вздохнул. Затем его мысль, ни с того и ни с сего, перескочила сразу на далёкие воспоминания, и в них также не потребовалось слов. Извлекались одни лишь картинки. Вот первое посещение Петербурга в ранней юности. Тогда он, с приятелем-попутчиком, тоже искал, где бы отдохнуть и вообще переночевать. И быстро нашли они такое место недалеко от Николаевского вокзала. Кроватями тогда послужили широкие и тёплые подоконники на лестничной клетке огромного дома где-то на Лиговке. Хороший оказался дом, и жильцы хорошие – не сновали туда-сюда по лестнице, не беспокоили. Все пользовались лифтом, а тот исправно действовал. Босикомшин снова поморщился. Трудно сказать, от чего. То ли опять возникли неприятные ассоциации в связи с общественным транспортом, пусть даже себе и вертикальным, то ли коробили кожу лица все неудобства пребывания на нетопленой улице. Он стал озираться вокруг себя, ища подходящую парадную, но вошёл в ближайшую дверь, изготовленную в изящном стиле модерн, однако сильно подпорченную густыми слоями краски. Она оказалась чем-то знакомой. «Ну да, я же здесь был недавно, в этом доме живёт изобретатель чемодана», – удивился Босикомшин. Он словно заблудился в незнакомых каменных джунглях и прошёл по кругу. Однако удивление не возымело верха над прежним намерением погреться. Взгляд стал искать не заветную дверь профессора, а подоконник. Широкий и тёплый. «Всё испортили», – заметил он, когда взошёл на первую лестничную площадку, где недавно столкнулся с мусороносом. Там обнаружилась безрадостная картина: подоконник, не столь и широкий, да и тот – большей частью срезан вместе с простенком, и вся эта дыра использована для входа в нововозведённый наружный эркерный лифт. «Здешние жильцы тоже не мешают отдыхающим гражданам ходьбой по лестнице, но при этом вообще ломают места для отдыха в угоду прирождённой лености. Надо же, лифт им нужен! Современный! Ладно, пусть нужен им лифт, но почему именно здесь и почему надо портить подоконники»? – Думая примерно такими словами, нажал кнопку вызова лифта. Никакого результата не последовало. «И всё равно не работает; ни себе, ни людям; дурацкий дом, дурацкие жильцы; совсем не то, что на Лиговке, даже наоборот». И Босикомшину вдруг стал противным сам профессор, просто в связи с тем, что и тот причислен к жильцам этого дурацкого и негостеприимного дома. А вместе с ним сразу осточертело и не менее дурацкое его изобретение, вернее, не само изобретение, а отношение изобретателя к нему, которое тоже дурацкое: ни себе, ни людям – взял да выкинул в Неву.

Отдыха в тепле не предвиделось.