Василеостровский чемодан

Когда сосед профессора, нагруженный дровами, проходил мимо них обратно домой, первый бомж быстро сжал ту ладонь, где схоронился ключ, и спрятал её на груди за воротом несоразмерного с ним пальто. А напарник, уже набравшись опыта слежки, сделал следующую попытку в поисках удачи. Он так же, на уважительном удалении от обладателя дров для пары-тройки затопок, пошёл за ним. Потом, стоя у чёрной двери и одновременно у эркерного лифта, отсчитал количество секунд, за которые законный местный жилец преодолел несколько этажей. Стёкла эркера были настолько замазаны, что глазами проследить за движением подъёмного аппарата оказалось непосильным. Поэтому пришлось воспользоваться внутренним секундомером. Возвратясь к напарнику, он тихо сказал:

– В первом дворе, четвёртый этаж.

ГЛАВА 4

А профессор, композитор и изобретатель Клод Георгиевич Предтеченский тем же временем взял в руки будущее и начал менять кое-что в нём. Уже набрасывал он поверх его путаной мазни свежую штриховку. Такое намерение у него, мы знаем, возникло чуть раньше, но – видимо, сомнение, всегда готовое трудиться, пересилило. Теперь Клод Георгиевич снова пошёл к набережной и вернулся в детскую музыкальную школу, из дверей которой недавно вышел, постояв тогда за ней у порога недолго и в раздумьях: несерьёзной показалась ему затея без видимой причины податься в учителя. Из консерватории. Почему он не любил консерваторию, мы не знаем. Возможно, нелюбовь у него к ней отдалённо такая же, как и к партеру в Капелле. И ещё, на сей раз, вместе с намерением своевольно поменять судьбу, возвращение произошло отчасти и в известной нам связи с тем, что, по-прежнему, не удалось ему попасть в собственную квартиру, и ещё, касательно того, что он оказался будто бы временным бомжом и беспризорником. И он шагал с почти окончательным решением поступить на работу именно туда, куда позвал его неожиданный порыв ещё при выходе из металлической каморки Босикомшина, что на импровизированном кладбище кораблей подле набережной Большой Невы Васильевского острова. На всём протяжении теперешнего пути профессор с лёгким остаточным сомнением раздумывал об управлении судьбой. И ни разу не столкнулся с Босикомшиным.

Тот одновременно тоже ведь размышлял о судьбе и потому отвлёкся в другую сторонку: в зависание и в пустоту. Мы же знаем, в голове у него в тот же час была действительно пустота. И она водила вечного пешехода таинственными кругами. Вероятно, рукава жизненных пространств наших двух героев перестали туго переплетаться. Надо полагать, воля города – властным броском теперь уже наоборот, разводит известных нам горожан, и возникшие круги судьбы разбегаются шире и шире, потихоньку затухая.

Ну, о кругах профессор не думал.

Кстати, он уже сидел за одним столом с директором детской музыкальной школы, и тот оказался ему знаком. Директор тоже узнал профессора. Оба ведь когда-то вместе учились в этой же музыкальной школе, правда, по разным специальностям. Один – аккордеонист, другой – пианист, Имён друг друга коллеги, пожалуй, не помнили, и мы тоже не будем их здесь обозначать. После коротких воспоминаний и взаимных расспросов о потоках вольных ветров их жизней, оба собеседника и специалиста по клавишным инструментам, ничего главного о себе не рассказав, молчали. Они, по-видимому, невольно погрузились в самооценку того самого главного в себе, о чём промолчали во время разговора, что ещё более подвигло профессора на мысль об изменении русла жизни. Сомнение уже не затуманивало глаза. И мысленно он пробовал угадывать пока что не совсем конкретные черты обрисовывающегося будущего. «Больше так жить нельзя», – думалось ему. «А меньше так жить разве можно, – продолжил он, умышленно будто насмехаясь над собой, – меньше жить, вообще не хочется».

– Может быть, возьмёшь оркестр? – неуверенно сказал директор-аккордеонист, тоже вроде бы угадывая слабые чёрточки в мыслях профессора об изменении жизненной направленности, – у нас тут возникли трудности: руководить оркестром некому. Савелий, ты его тоже знаешь, шаловливый такой был скрипач, помнишь? Так он и теперь не изменился, но ушёл с дополнительной нагрузки, а Серёжа, есть у нас такой, приходящий, так тот слишком приходящий, у него ещё пара оркестров имеется, и, похоже, наши детишки ему в тягость.

Профессор чуть-чуть и коротко покивал головой, одновременно помаргивая опущенными веками и собирая кожу на лбу гармошкой. Но явных слов не произносил, продолжая угадывать достоверные перемены в продолжительной и несуразной жизни. «Отвлечься бы надо, отвлечься, – думал он, уговаривая себя окончательно решиться на то, о чём предположил перед заходом в кабинет, – а с детьми такое намерение получится наилучшим образом». Отвлечься на свежесть.

– Немножко можно, – человек, рождённый потенциальным импрессионистом, впечатляюще улыбнулся, а потом и засмеялся, но только, в нос и почти беззвучно, – ты угадал, я именно за этим к тебе и пришёл.