Василеостровский чемодан

В правом верхнем углу изображена голова женщины, как бы слетающей за пределы листа. Большей частью виден затылок, украшенный гребнем стиля «арт-нуво» рубежа девятнадцатого и двадцатого веков. И едва заметны черты лица. А сам «убегающий профиль» нарисован двойной, местами тройной линией, что придавало ему характер взволнованности и одновременно быстрого движения куда-то далеко и навсегда.

Стихи написаны торопливо. В почерке заметно стремление успеть за чувством, которое, надо понимать, и двигало рукой пишущего.

Все музыканты знают, что обратно звук вернуть нельзя.

Он вышел и пропал. Его уж нет.

Как отошедший дух – уста дыханием не смогут взять

Назад. А сердце хладное – согреть.

Что в музыке прекраснее всего? Что в ней всего ясней?

Гармония? Мелодия? Иль ритм?

Исчезновение – вот проводник её к немой красе.

Уж нет её, но ею мы горим.

Ты, уходя, – в небытие надежду унеси, как звук,

Оставив первозданную струну.

Уйди, как труд уходит от лежащих на постели рук —

В бездонную, бесплотную страну…

ГЛАВА 5

Босикомшин попросился уйти.

– Да, конечно, – ответил Предтеченский, – веселья не вышло. Но вы не пропадайте. Знаете, где я живу. Заходите как-нибудь. И ваше пристанище я знаю. Романтическую дачку вашу. Тоже навещу. Как-нибудь.

И Босикомшин ушёл.

А вскоре вернулся Командир.

– Сейчас приедут, – сказал он тоном, почти уверенным в скором решении дела, – а приятель твой где?

– Приятель?

– Ну да, художник.

– Он художник?

– Ну, ты даёшь, Егорыч, своих приятелей, а не знаешь.

– Да какой он мне приятель. Так, на улице встретились.

– А от кого же он твой адрес узнал?

– Как это, как узнал?

– Ну так. Он же тебя на лестнице давно дожидался.

– Да? А зачем?

– Что-то, наверное, нужно было… постой, ты давеча сказал, будто вместе видели ключ в чемодане, а достать не могли. На кукле, вроде бы. В чемодане куклы, что ли катались? А потом что было?

– Разошлись мы. Чемодан уплыл, а мы разошлись.

– Но чемодан-то, вот он. Знакомец-то твой уличный выловил его, а ключа тебе не отдал.

– Так там и не было ключа. И кукол тоже.

– Потом не было.

– Когда?

– А тогда. Он сначала взял ключ, проник в квартиру, выкрал вещи, о которых ты же ему и проболтался, небось. А потом, чтоб не быть ни в чём не заподозренным, подал тебе твою потерянную вещь, чемодан, в качестве дорогого подарка. Истинная картина кражи налицо. Детективчик. Очередная серия моего любимого сериала «Меня зовут Коломбо». То-то я смотрю, он сидел тут, как на иголках. Ещё бы! Пришёл к тебе, как ни в чём не бывало, тоже, чтоб не заподозрили. Классический приём. Но переживал, Заметно. Ты думаешь, почему он поспешил уйти? Я же милицию вызвал, вот он и подпал под испуг: вдруг прямо-таки в момент попадётся. Знаешь, куда он пошёл? К уготованному тайнику, чтоб спокойненько забрать оттуда украденное и отнести к себе домой, пока мы с тобой провозимся.

– Но дома у него, похоже, нет. Он живёт на кладбище кораблей.

Сосед что-то проглотил: адамово яблоко поднялось и опустилось.

– Так он к тому же ещё и бомж! – быстро сообразил командир, – ну, у тебя и дружки. Хотя на вид, – художник. И музыку, говоришь, понимает. Даже такую, которую мало, кто вообще слышать способен. Запутанное дело.

– Да, запутанное. А я действительно рассказал ему о работе над звёздным проигрывателем. Не проболтался, а обыкновенно рассказал. Историю. Так получилось. Никогда ни с кем не делился о том, а с ним – нате вам.

– Ты и мне о своём главном творчестве ничего не говорил. А ведь я тебя уже давно хорошо знаю. Даже лучше, чем соседей по коммуналке.

– Да, я и говорю, никому не рассказывал. А работа в тех шкатулках и хранилась. Бумаги мои там.

– В украденных?

– В тех, в тех.

– Ну, тогда точно он. Бомж, художник. Он и украл. Только для него такие вещи и должны представлять ценность. Еда – само собой разумеется. Дело первое. А плоды твоих работ – чтобы себе прикарманить. Тоже еда, но умственная. Он, если и художник, то непременно художник-неудачник. Поэтому и бомж. Ясненько. Вот и расставили всё по местам.

– Но доказательств-то нет.

– Именно есть, и именно точные доказательства. Еда и научно-художественная работа. Еда – ладно, харч любой бомж мог утащить, но шкатулки твои – тут доказательства неоспоримы. Он один о них знал. Кроме тебя. Ты же сам говорил. И ещё. Насчёт научности работ твоих. Если их применить к жизни, власть можно получить?

– Власть? – Предтеченский сначала изумился, а потом озадачился. – Власть. Ну, конечно. Ещё какую. Только я об этом не задумывался.

– То-то же, то-то, то-то. Вот и Адольф Шикльгрубер тоже был художником. Между прочим. А когда подвернулась ему власть, то устроил всем известные художества. Всю Европу, да и почти весь мир превратил в театр. Театр военных действий.

– Ну, наш-то обитатель кладбища кораблей на Шикльгрубера не похож. Слишком уж престранненькие у вас параллели, – профессор, как мы помним, в параллелях знал толк.

– Ну-ну. Кстати, насчёт параллелей. А другие ценности на месте? Посмотри внимательно.

– Какие ценности? Рояль на месте. Буль на месте. Всё. Больше у нас ценностей нет.

– А одежда?