Василеостровский чемодан

В профессорской квартире действительно, как говорится, негде повернуться. Одна комната, правда, весьма объёмистая, да кухня при ней – только и всего.

– Светлана твоя, что, окончательно бросила тебя, Егорыч? Или ты ей запрещаешь хозяйничать? – Сосед по-свойски небрежно, однако почти с такой же тенью озабоченности, что и хозяин, вопрошал, оглядывая обстановку, более похожую на первозданный хаос, чем на гармонизированное или просто закономерно обставленное окружение человеческого обитания.

– Да она всё на работе. А если дома, так тоже работает: приносит с собой на вечер, на выходные, – Предтеченский не оправдывался, а так, скорее нехотя жаловался. Или просто сожалел. Тон у него был робковатый, но с проблеском иронии.

– Или… знаешь, а ты посмотри, всё ли на месте, – сосед невидимо вздрогнул и придал интонации кроме тени озабоченности ещё и тень испуга, – кто знает, какие гости без тебя в квартире похозяйничали. Может быть, и не ты забыл дверь запереть, а другие кто-нибудь. Ключик твой нашли, да и сделали скверное дельце. А? Уж больно закавардачено у тебя, будто обыск был.

Босикомшин тоже вздрогнул. Ему доподлинно показалось, что подозревают именно его в грабеже. Почему? Оснований-то нет. У них нет. А у него такие основания есть. И причина испуга принадлежала внезапной досадной мысли: «Но не я же тут хозяйничал (а ведь, было такое намерение). А вдруг уже кто-то другой побывал у профессора и унёс ценные проекты. Тоже гости, но не я». И он ощутил в себе то ли обиду за несправедливое обвинение в свой адрес, хотя никто этого не делал, то ли жар покаяния прошёл у него внутри. Всё-таки и впрямь хорошо, что не попробовал открыть дверь ещё тогда, когда ушёл от соседа. Хорошо, что предпочёл просиживание на ступеньке. Вором оказался бы как раз он. Доподлинно встрял тут ангел, но не тот, вежливый и великодушный попутчик, что на Александринском столпе, а настоящий, и, конечно же, твёрдою рукой отвёл подопечного от того нечестного поступка. Вот почему появилась почва для раскаяния в дурном помысле. Повинимся и отдохнём.

– Нет, у нас изначально всё завалено. И до конца дней обыск – невозможно вещь нужную найти, – сказал профессор, тоже оглядывая помещение, но уже не озабоченно, а, по-прежнему сожалея и усмехаясь.

У Босикомшина ещё больше отлегло от сердца.

– Ну, что, сосед, – Предтеченский окончательно изменил интонацию на более успокоенную, но и не без возникшей бодрости из-за ниоткуда взявшегося благосклонного настроения, – ваша была инициатива, так давайте, берите организацию посиделок в твёрдые руки.

– А что тут организовывать, я собачку-то отвёл домой, а на обратном пути прихватил «гранату». У тебя ведь, я знаю, ничего нет, – командир танка, сразу позабыв о подозрении, вытащил из галифе литровку заграничного портвейна, – я сам не покупаю, жена берёт, меня не спрашивает. Что принесёт, то и пьём. Вот, на прошлой неделе парочку таких красавцев принесла. Португальское, вроде. Ещё не пробовали. Повода не подходило. А сегодня повод угодил прямо в тютельку.

Босикомшин, в отличие от командира, и, несмотря на то, что у него отлегло от сердца, сразу же начал здесь испытывать даже ещё более сильный конфуз, чем недавно в квартире напротив. Он стал съёживаться: и сознанием, и телом. Но не так, не похоже на то, когда ещё раньше сжимался из-за холода в железной каморке на кладбище кораблей. Ощущение было иным. Да и тепло в помещении. Он, по-видимому, чувствовал себя на манер поговорки о «не своей тарелке». Точный образ, несмотря что французский. Наверное, ни у кого кроме французов едоки не забираются прямо в тарелку, чтобы поесть по-настоящему. А забраться в чужую тарелку во время поедания оттуда чужим ртом – прямо скажем – положение незавидное. Эдак сам окажешься едой. Но Босикомшин несколько иначе вообразил заграничную метафору. Едой он там себя не обозначил. Скорее, – неудачником. Это когда почти всё съедено, а он опоздал. Или ещё иначе. Чужая тарелка была ещё пуста, и только дожидалась надлежащей порции еды, а он уже разлёгся в ней и задумал собственноручно расковаться и вольно растечься по всей поверхности. И вот, завидев настоящего хозяина, пришлось ему скукожиться, так и не успев занять ёмкость этого символического предмета до периметра каёмочки. Оттого, сознание хладной неуместности съёживало и съёживало его здешнее существование в круглый комок. Так, в конце концов, у него оставалась исключительно единственная точка общего соприкосновения с чужим пространством, подобно твёрдому шарику на твёрдой плоскости – лишь точка фиксации силы притяжения. Она и была, пожалуй, единственной силой, которая могла пока удержать его в квартире профессора.

– А знаете, – обратился Предтеченский к соседу, – перед вами человек, – он указал взглядом на Босикомшина, – человек непростой, он способен слышать настоящую музыку, музыку небесных сфер. Причём слышит без приборов. Без радио, магнитофона, проигрывателя, а так, сугубо личным воображением. Он сам – проигрыватель, понимаете? Перед вами человек-проигрыватель.