Василеостровский чемодан

– Да, – сказал Босикомшин, когда рояль умолк, – вам ещё, наверное, и в детстве звёзды подсказывали, как сочинять музыку.

– Что, похоже?

– Ага, есть.

– Видите, – обратился профессор к соседу, – мы имеем настоящего эксперта по музыке небесных сфер.

– А ну-ка, а ну-ка, – он переметнулся на Босикомшина, – я же вам обещал подробнее рассказать о преобразователе света в музыку, сейчас я покажу несколько моих нехитрых схем.

Профессор наклонился под рояль.

– А где же мои шкатулки? Я разве переставлял их? А куда? Не помню такого.

Сосед озабоченно поднялся и сказал:

– Может быть, Светлана твоя куда-нибудь перенесла твои вещи? Старинные, да? Красного дерева с медным тиснением? Я их давно приметил у тебя, хотел поближе разглядеть, да всё подумывал изготовить такие же для себя. Даже доски припасены. Остатки от старинного шкафа, выброшенного кем-то на помойку…

– Нет, у нас уговор. Есть вещи сугубо её, которые мне трогать не велено ни под каким предлогом, а есть вещи мои, они принадлежат одному мне, и никем, никуда не перемещаются. Даже при мытье полов.

– Значит… значит, всё же не ты оставил дверь открытой, – ровно и внятно, проговорил бывший командир танка, будто зачитывал окончательно согласованный протокол.

– Дела, дела, – профессор провёл в мыслях интеллектуальную параллель, – и на кухне пусто, никакой еды.

– Забавные бандиты. Прихватили свежую еду и неизвестные им старинные шкатулки. Очень забавные грабителишки. Выбор у них интересный. В общем, вы пока сидите тут, а я пойду вызывать милицию. – Отставной военный, всегда имеющий внутри себя деятельный зуд, взял инициативу в твёрдые руки и двинулся к достижению справедливости, которая, по-видимому, составляла первостепенное содержание всяческих его устремлений. О том, что заветное и недоступное равны между собой по сути, а также и о том, что именно это является главной несправедливостью в жизни человека, – отставные командиры не ведают. У них представление о справедливости обыкновенное: чтоб всё было хорошо и хорошо кончалось.

А что же творилось в голове у Босикомшина? Он, конечно же, отчаянно ругал себя. Ругал за медлительность, ругал за суетливость, ругал за неуверенность. За глупость, наконец. И раскаяние куда-то пропало.

ГЛАВА 4

Ветер продолжал потягивать. Бумаги перекатывались в нём, перекатывались, докатились до чёрного входа в здание школы и образовали из себя компактную художественную композицию из различных геометрических тел – прямо возле наружных ступенек. А по ступенькам спускался мальчик, лет одиннадцати.

«Это кто-нибудь из учителей уронил бумаги», – подумал он, остро впивая взгляд в каждое из бумажных тел и догадываясь о подобном происшествии из-за характера изображений на листах: изображения разных неузнаваемых предметов и людей, линейные графики всяких непонятных зависимостей, схемы неясных намерений, запутанные чертежи неопределённых механизмов, неразборчивые примечания.

– Петька, – давай отнесём эти бумаги в учительскую, – крикнул он второму мальчику, собирающемуся залезть на крышу заброшенного металлического гаража, – может быть, похвалят.

Петька неохотно прервал главное на сей час испытание собственной ловкости, и подошёл к первому мальчику.

– Ну, давай, – и он, сразу воспылав энтузиазмом, аккуратно собрал у себя на груди стопку большей части драгоценного архива, ещё так недавно занимающего законное место в шкатулках из красного дерева с тиснёнными медными накладками. Первый мальчик подобрал остальное в охапку и водрузил её на оттопыренный бок. Оба скрылись в тёмном дверном проёме чёрного входа.

Там на них навалились ребята постарше.

– Чего это у вас? А ну, дайте поглядеть.

– Это учитель наш потерял. По рисованию и черчению, – сказал разгорячённый Петька, предвкушающий похвалы со стороны школьных преподавателей. Мы в учительскую несём.

– Давай, давай. Не шуми.

Взрослые парни отняли у маленьких найденные бумаги, оттолкнули в стороны и убежали. Только у первого мальчика остался один рулончик, обтянутый полиэтиленовым чехлом.

– Ну вот, теперь не похвалят, – грустно сказал он.

– А давай посмотрим, что в рулоне?

– Это же чужое.

– А мы посмотрим, почитаем и опять завернём. И отнесём в учительскую, отдадим учителю.

– Ладно, посмотрим, – согласился первый мальчик и вскрыл пачку бумаги, свёрнутую в рулон.

Там были несколько стихотворений и рисунков. Рисунки изображали одну и ту же, приятную на вид, женщину: одни – в полный рост, иные – лишь голову. И всё – в различных ракурсах.

– Ну, ничего интересного нет, – сказал второй мальчик, – сворачивай обратно и если хочешь, неси в учительскую, – и убежал. Должно быть, вспомнил, что собирался залезть на крышу гаража, чтоб уж самому себе показаться чем-то выдающимся и заслуживающим поощрения.

Один из листочков упал незамеченным, и мы без особого напряжения авторской фантазии разместим его содержание на этой страничке. Удобно или неудобно так поступать, гадать не станем. Если чужую жизнь описываем, то уж чужую вещичку вставить – грех не велик.