Василеостровский чемодан

Отставной военный с готовностью согласился: утвердительно, не без усердности кивал головой и блистал глазами.

– О чём разговор, – сказал он, – о чём разговор.

Присутствующий объект внимания при таком объяснении прибодрился и перестал съёживаться. Более того, решил скаламбурить:

– Верно, проигрыватель. Всё проиграл.

Обстановка, похоже, разрядилась. Все трое крупно улыбнулись и, как по команде, уселись за маленький, но плотный столик работы мастера Буля. Стаканчики профессор, не вставая, вытянул из плоского настенного шкафчика работы менее известного мастера. Едва руку протянуть – всё рядом.

– Только вот, говорит он, что иногда связь прерывается. Как в плохом радиоприёмнике, – продолжил говорить профессор о Босикомшине, – говорит, что прах космический тому помеха.

– Ну, помехи завсегда тут как тут, если хорошее дело затеял, – сказал командир, – они как бы сами из этого хорошего дела и родятся. Пусть, как говорится, парадокс, но так и есть: помехи родятся прямо из хороших дел, будто кто их туда заранее посеял.

– Точно. Родятся, – Босикомшин эдак робко высказал уже устоявшуюся мысль, – ведь этот прах (космический), он светом и производится. Изготовляется светом, и свету же мешает. Копится, копится и копится, чтоб когда-нибудь захоронить собой источник рождения себя вместе с собой.

– Хм, – Клод Георгиевич поднял указательный палец вверх. – Видишь, сосед, не только ты один любишь пофилософствовать.

– Ты что-нибудь такое из закусочки-то принеси, Егорыч.

– Конечно, сейчас, – профессор, не успев снять прежнюю улыбку, снова улыбнулся, но помельче, и прошёл на кухню. В улыбке у него промелькнул штришок извинительности.

Со стороны кухни раздавались звуки открывания и закрывания шкафных дверец. Через короткое время оттуда вышел Клод Георгиевич с лицом, покрытым обескураженностью.

– Только лимон.

ГЛАВА 2

У мусорного контейнера, будто на базе какой-то, двое бомжей разбирали содержимое двух больших мешков.

– Зря торопились. Понакидали всякой ерунды.

– Почему, ерунды? Жратва есть.

– А эти красивые сундучки тоже есть будем?

– А вдруг там деньги, золото.

– Так ты бы сначала посмотрел внутрь, а потом совал в мешок. Да и кто золото в прихожей держит? Сразу видно, давно в своём доме не жил.

– Некогда, некогда было по комнатам шастать.

– Ну, открывай тогда.

Шкатулки из красного дерева с тиснёнными медными накладками оказались упичканными бумагой. Рисунки, тексты, чертежи.

– Продадим кому-нибудь. Вещи-то ценные, антикварные, небось.

– А бумаги?

– А бумаги, кому они нужны? Выбросим. Помойка, вот, рядом.

Они вытряхнули из шкатулок всё содержимое, надеясь обнаружить малость чего-нибудь из ценного. В одной из них, кроме бумаг оказалась простенькая гемма с портретом женщины.

– Можешь надеть себе на шею, – сказал один из кладоискателей, – ты же говорил, что был когда-то аристократом.

– Был аристократом. А что, и надену.

И гемма с портретом неизвестной женщины разместилась на груди неизвестного бомжа.

Тут потянуло ветерком, и бумаги (отдельные листы, рулончики, выброшенные из насиженных мест) тесно так и дружно перелетели и перекатились на соседний участок средней школы с юридической специализацией.

Удачливые бездомные, один из которых являлся бывшим аристократом, а второй так нам и не представился, лишь обратив на себя внимание крупными щеками да узкими глазами, взвалили на себя тяжёлые мешки и удалились в неизвестном направлении.

ГЛАВА 3

– Ну, ты тарелочки сообрази, а я сейчас вернусь, – запасной командир на минутку удалился в квартиру, что напротив.

– Тарелочки, так тарелочки, – проговорил профессор, доставая из буфета нехитрую посуду и оставаясь под впечатлением от кухонной пустоты.

Босикомшин, продолжая, кстати, чувствовать себя не совсем в своей тарелке и внутренним взором оценивать собственное оригинальное видение известной поговорки, каламбурить насчёт посуды не захотел.

Вскоре снова появился запасной командир, держа в руке и подмышкой пол-литровые банки.

– Моя-то запаслась – до безумия. Этих банок у нас полный чулан. Нате-ка, открывайте, – обратился он к Босикомшину.

Тот взял обе банки и ловко отвернул на них крышки.

– Да вы, я вижу – виртуоз, – обрадовался командир, – прямо не хуже нашего профессора. Только он больше по роялям специалист. Сейчас по первому стаканчику возьмём и попросим Егорыча показать музыкальную виртуозность. А пока – со знакомством.

Профессор, похоже, сегодня был слишком податливым. Он, без лишних напоминаний, сразу после принятия первого стаканчика за знакомство, сел к роялю.

– Я сыграю из раннего. Нет, вообще первую вещицу. Ещё в музыкальной школе сочинил. Было несложное задание по сольфеджио. На хроматическую гамму. Так я сочинил целую рапсодию. До сих пор помню.

Клод Георгиевич заиграл. Понятно было, что давнее детское сочинение он попозже подразвил. Или теперь немного импровизировал. Красивая музыка. Есть в ней действительно что-то от импрессионизма. Угадал отец его будущее. Лёгкость. Насыщенность воздухом. Вольный переход из тональности в тональность, из минора в мажор и обратно. Перемена в настроении.