Василеостровский чемодан

Профессор рассеянно смотрел на всех четверых: на пуделя, соседа, чемодан и пешехода. Отогнанный приблудный пёс успел выпасть из его поля зрения. Возможно, описывая недавнее настроение Клода Георгиевича, мы говорили о предчувствии именно теперешнего представления. Не предвидение ли данной или подобной ей встреч порождало тогда неопределённую тоску? Не будем гадать. Впрочем, и на самом деле, от таинственной грусти так же беспричинно и сразу же не осталось и подобия тени. Она оборвалась и улетела, подобно ещё с осени оставшемуся листку на ближайшей липе, который лёгким порывом ветра сорвался с неё в тот же момент и тем же ветром был снесён за пределы взгляда, куда-то в сторону реки, и слился там с её течением. Уже сердце ничем не щемило, а душа перестала плакать. Предтеченский даже глубоко вздохнул и улыбнулся. Но всё-таки, вместе с усталым взглядом улыбка на лице получилась несветлой. И Босикомшин тоже улыбнулся, и тоже без особого блеска. А поза с чемоданом на вытянутых руках по направлению к профессору, тем не менее, могла восприняться в виде эдакой минуты вручения данного предмета законному обладателю. Поэтому, бесцветная улыбка пешехода могла показаться постороннему глазу почти официальной, необходимой по протоколу. Бывший танкист, как известно, заулыбался первым, поскольку первым же и обрадовался такой встрече. В отличие от других знакомцев, и улыбка его, закалённая в долгом служении отечеству, приняла чуть ли ни первую свежесть. Командир всё ещё оставался в тени лип, и лицо у него светилось, как если бы на его разглаженную поверхность падал прямой солнечный свет. Казалось, и собака тоже исключительно довольна – её куцый хвостик вертелся так же активно и так же в разные стороны, как перед тем у неё крутился матово поблёскивающий кончик носа.

– Ваш чемодан отыскался, – сказал Босикомшин и почему-то неожиданно для себя испытал вдруг выросшее из глубины души почти такое же довольство, что и пудель, – вот, возьмите.

– Да, вообще-то, спасибо, но… мне как-то неловко. Я же освободил ставшее ненужным изделие, отпустил «чемодан» в дальнее плавание, распрощался с ним навсегда. – Клод Георгиевич улыбнулся ещё заметнее, но с вяло извинительным оттенком.

– Бери, бери, Егорыч, вещь-то ценная.

– Угу, ценная, ха-ха, невероятно ценная вещь, – «Егорыч» не кокетничал, он действительно лучше всех здесь присутствующих знал о настоящей цене находки Босикомшина. Но для него она была, и мы давно знаем, уже в совершенно далёком прошлом. Даже допустимо сказать – обитала в чужой жизни.

– А мы по очереди будем нести, – сказал бывший военный. Он, как тому и подобает, оценив данную обстановку в значительной степени приближенной к экстремальной, принял решение и, вроде бы как отдал приказ, что ли, расположившемуся подле него контингенту.

Профессор не до конца понял, зачем и куда они втроём будут нести босикомшеву находку. Он произвёл взгляд недоумения, округлив очи, но не стал взирать на присутствующие тут одушевлённые и неодушевлённые предметы. И отвёл этот взгляд вверх, и с возникшим ниоткуда изумлением рассматривал уже странноватое какое-то небо, в равной степени состоящее из белого и голубого цветов. И там, тонким чутьём опытного музыканта, виделось ему происшествие, ни разу ещё не случающееся на веку человечества…

– Егорыч, ты же домой идёшь. И я – домой. И твой приятель тебя в доме дожидался, да не стерпел, ушёл, а теперь и он с удовольствием вернётся к тебе.

– Вернётесь ведь, правда? – продолжил сосед музыканта, обращаясь уже к Босикомшину, – конечно же, вернётесь, тем более, с такой находкой. Почему бы вам ни вернуться.

– А мы все к тебе пойдём, ведь и я давно у тебя не посиживал, – он снова навалился с инициативой на Предтеченского, – ну, собаку я у себя дома оставлю, это мигом – раз туда и раз обратно.

Профессор не знал, что отвечать. Гостям он, вообще-то, никогда не отказывал. Чаще даже бывал искренне рад. Жена, та, наоборот, от века не любила гостей, не искренне и не холодно, а так – не нужны они ей. Одни только волнения с готовкой на кухне да с сервировкой в комнате. Но сегодня у неё затяжной рабочий день, так что, если вынужденные посиделки ненадолго, то скандала удастся избежать.

– Ну, пошли, – решил Предтеченский. Независимо произошло такое волеизъявление или он поддался приказу соседа – мы не смогли определить по выражению лица. Он усмехнулся на один бок, и глаза выдали тусклый блеск.