Василий Алексеев

— О Воззвании говорить не буду, достаточно сказано. У меня вопрос к гражданину Шевцову. Хочу знать, как вы лично относитесь к тому, что творится сейчас в Питере и в стране, ко всем бесчинствам Временного правительства. Почему мы не обсуждаем эти вопросы на нашем Совете? Или они нас не касаются?

Все задвигались, заговорили.

Дрязгов зазвонил в колокольчик.

— Вопрос не по повестке! Отклоняется… Раздались протестующие голоса.

— Неправильно!

— Пускай ответит!

Жестом миротворца — ладонь к Совету — Шевцов с кислой улыбкой остановил шум.

— Вопрос не по повестке, но я отвечу. Ради того, чтобы покончить с конфликтами и недоразумениями, которые совершаются в нашем Совете вопреки Уставу, его шестому пункту двенадцатого параграфа, гласящему: «В единении сила!» Ради единения… Мы — надпартийная организация, и потому мы против участия молодежи во всяких демонстрациях. Четвертого июля на демонстрации погибло немало невинных детей. Это на совести большевиков. О бесчинствах правительства… А какие бесчинства? Наоборот, утверждается порядок… Большевики вместе с Лениным хотели узурпировать власть, организовали демонстрацию и вот итог — получили по заслугам… И это еще не финал.

Алексеев вскочил с места так резко, что задел левой рукой, которая все еще не действовала и висела на перевязи, за край стола, задохнулся от боли и злости.

— Как смеешь ты, кадетский выкормыш, врать Совету о том, чего не знаешь?! Я видел все, я знаю, как было!

— Расскажи! — закричали с мест.

— Ваши воспоминания никого не интересуют, товарищ Алексеев, — оборвал Шевцов. — А за оскорбление председателя мы удаляем вас с заседания. Кто за это предложение — прошу голосовать.

Шевцов окинул глазом собрание и побледнел: за удаление Алексеева проголосовало всего восемь человек из тридцати двух, что были на заседании.

— Вы остаетесь на заседании, — сказал он Алексееву, опасно не поднимая глаз. — Но если…

Что будет «если», он не сказал.

— … и вообще, я не могу понять, что нужно вам, товарищи большевики. «Вся власть Советам!»? Но кто же может решить этот вопрос, кроме самих Советов и Временного правительства? И причем, тем более, тут мы — бессильные юноши, малограмотные дети простого народа…

— Причем тут «малограмотные»? — снова завопил на высоченной ноте Зернов. — Мы должны отобрать свои права! В борьбе обретем мы право свое!..

— Не пойму, не пойму! — возмущался Шевцов. — Зачем же тогда революционное правительство и революционные Советы? Это их дело! Права, которые завоюет пролетариат, будут и нашими правами.

— Кстати, о правах, — вклинился Алексеев. — Ведь это ваша идея была написать министрам-социалистам письмо о предоставлении подросткам шестичасового рабочего дня, не так ли?

— Ну, моя, моя! — раздраженно ответил Шевцов. — Сейчас опять начнете спрашивать меня о том, почему министр труда Скобелев не принял нашу депутацию с письмом… Сколько можно? Не знаю, не знаю, почему!..

Да, Алексеев уже не в первый раз напоминал Шевцову в присутствии разных людей об этом скандальном провале его идеи решить вопрос о правах подростков «мирным путем», а не демонстрацией, не борьбой, как настаивали члены Совета.

— Зато я знаю. Потому что правительство у нас не революционное, а контрреволюционное. А вот почему вы в него так веруете — не знаю. Впрочем, знаю… Вы посмотрите, как стоит наш председатель! — ткнул пальцем в сторону Шевцова Алексеев. — Ну? Ну? Не узнаете? Да это ни дать ни взять, господин Керенский.

Раздался смешок.

— Я прошу не трогать имя Александра Федоровича! — истерично закричал Шевцов.

Десять дней назад князь Львов подал в отставку с поста министра-председателя и премьером был назначен Керенский. Шевцов ликовал. Звезда его кумира, которого потом назовут самым случайным из всех случайных правителей России, взошла! И он не без оснований видел в этом добрый знак для себя.

— Ха-ха-ха! — смеялся Алексеев, да так заразительно, что и все начали похохатывать.

Шевцов, сцепив зубы, молча ломал пальцы. Заговорил с дрожью в голосе.

— Я не могу понять, как нам дальше работать… Все мое существо полно тревоги за всех обездоленных, эксплуатируемых, за каждого из вас. Не всякий так радуется за успехи революции, как я, не всякий болеет, как я. Да, наше время контрастно. Наша революция должна обнаружить силу львиную, мудрость змеиную и кротость голубиную. И необузданный гений Шекспира не смог бы охватить все переживаемое нашими днями. Великая революция творит таинство своего утверждения… Только язык Библии и «Илиады» мог бы отразить то, что стало повседневностью наших дней. Мы повергаем в прах мертвое и обретаем ту светлую радость земли обетованной, на которую вступаем…

Были в словах Шевцова и страсть, и волненье, и убежденность, было что-то такое, чего не умели, не могли те, кто его слушал. Может, это и заставило всех притихнуть. Шевцов овладевал собой, приходило вдохновение. Они молчат, померкли!.. Теперь — или никогда надо дать бой этому ненавистному Алексееву. Теперь же, немедленно!..