Василий Алексеев

Не сговариваясь, к церкви кинулись сразу несколько красногвардейцев. Народ — врассыпную. Там, наверху, в церкви завязалась пальба, но пулемет все еще строчил, потом захлебнулся и скоро из церковных ворот вывели офицера, уже немолодого, большого ростом, с орденскими знаками на груди. С воплями дикой ненависти со всех сторон бросились на него люди, слетелись, сомкнулись, замелькали кулаки, сапоги и скоро на мостовой осталось что-то бесформенное, а вокруг бордово-красные лужицы…

И снова двинулась колонна. И снова при выходе с Садовой на Невский, как и в июне, раздались выстрелы. Стреляли сначала из винтовок и наганов. Потом заговорил пулемет. Люди падали один за другим, шарахались из стороны в сторону, прятались в ниши Публичной библиотеки, в подъезды и подворотни. Стоны. Вопли. Проклятья.

В этот день в городе было убито и ранено более 400 человек.

Начался контрреволюционный шабаш…

В тот же день военный и морской министр Керенский отдал приказ командующему Петроградским военным округом генерал-майору Половцеву немедленно отставить выступление солдат в Петрограде. Второй приказ запрещал кораблям входить в Кронштадт без разрешения на то командующего флотом под страхом потопления такого корабля подводной лодкой. В Петроград для карательных действий прибыли юнкера двух военных училищ, солдаты 2-го пулеметного полка, 9-го кавалерийского и 1-го казачьего полков. В каждый район для расправы с демонстрантами было послано по сотне казаков, по взводу регулярной кавалерии и взводу пехоты.

5 июля Петроград был объявлен на осадном положении.

Буржуазные газеты подняли вой: «Во всем повинны большевики! Это они старались овладеть городом! Это они посягали на власть Временного правительства! Это они хотели изнасиловать волю Советов!»

По приказу генерала Половцева вооруженные солдаты разгромили редакцию «Правды».

Министр-председатель князь Львов потребовал от Половцева, чтобы тот очистил особняк Кшесинской от большевиков. Арестованы Антонов-Овсеенко, Рошаль и многие другие руководящие работники партии. Ленина обвинили в государственной измене. Специальному отряду было поручено разыскать его и убить.

Контрразведка Временного правительства произвела налет на помещение Петроградского комитета РСДРП (б), захватила его документы и счета.

Изо всех сил большевики старались опровергнуть возводимую на них клевету. Почти каждый день в большевистской печати появлялись статьи Ленина. Скрываясь от ищеек Временного правительства, он менял одну за другой квартиры.

Узкое совещание членов ЦК РСДРП (б) решило оставить партию на легальном положении, но принять все меры предосторожности на случай необходимости уйти в подполье.

Ленина обязали оставаться на нелегальном положении. В ночь с 9 на 10 июля он переехал на станцию Разлив под видом работника, нанятого на сенокос. А небылицы про Ленина и немецкие миллионы множились…

В тот вечер Алексеев нежданно-негаданно оказался в райкоме один и удивился — где остальная братва? Райком уже стал многим вместо дома родного. Здесь не только заседали и решали дела, но, утомившись и оглохнув от заводского грохота, собирались просто посидеть вместе в небольшой комнатухе: поспорить о текущем моменте, помечтать о коммунизме. Здесь пели песни и читали стихи. Острили и смеялись, влюблялись… Ах, райком! Алексеев уже любил его. Не по должности, душой.

Но где же они, друзья-товарищи?

Дверь открылась, влетел Скоринко, запыхавшийся, растрепанный, потный. Под глазом — синячище, бровь рассечена.

— Что случилось? — вскочил со стула Алексеев.

— Наших бьют! За Ленина…

Это было не ново.

— Где?

— У ресторана «Квисасана».

— Много?

— Человек десять, а может, больше…

— А наших?

— Пять со мной. Теперь, значит, четверо…

Помчались на трамвай. По дороге встретили еще четверых с Путиловского.

— Айда с нами! Наших бьют!

Выскочили из трамвая: глядь вправо — никого, влево — никого. Стоит у дверей гражданин, вид приличный. К нему:

— Гражданин, тут драка была… Наших били. Не видали?

— Как же, видел. — А от самого духами пахнет, перстенек на руке поблескивает.

— Где же они? — насторожившись, спросил Алексеев.

— А бог их знает. Может, уже на том свете.

И так расчетливо, без лишних слов — хлесть Алексеева в висок открытой ладонью, а в ней «свинчатка».

Упал Алексеев, не охнув, только полыхнуло красным перед глазами — и мрак.

Потом товарищи ему расскажут, какая вышла драка у «Квисасаны», когда из-за угла ресторана выбежали поджидавшие «подмогу» юнкера и гимназисты, сколько буржуйских «сопаток» поразбито было в тот вечер «за Ленина», ну, это уже потом, когда он лежал дома, в кровати.

— Молодцы, ребятки! — кривясь от боли, улыбался Алексеев, слушая рассказ друзей.

А мать, суетясь по хозяйству рядом, причитала:

— Господи, да сколько ж можно одного бить-то? Дома отец лупцевал, в школе поп розгами порол, в тюрьме били, на маевках били, на демонстрациях били. Руку вон еще не выходили, теперь голову пробили. Ведь покалечат они тебя, Васенька, убьют…

— Не убьют, я живучий, мама, — успокаивал Алексеев. — Ты за меня не бойся.