Василий Алексеев

— Да не «нукай», не мучайся, я отвечу… Поскольку ты личность сволочная, то и желания и планы твои — сволочные. Все они — для себя. И только. Но за счет кого? За счет других. Кого — других? А тех, кого ты в свою организацию заманиваешь сегодня и будешь заманивать завтра, если выживешь. Только уже не молодых, а взрослых будешь дурачить. И жить за их счет. Люди для тебя — не цель, а средство в достижении твоих целей. Вот такая арифметика… Против таких, Шевцов, как ты, и делается революция. Ты по своей сути эгоист, собственник, индивидуалист, а потому — эксплуататор, в какое б ты обличье ни вырядился, в какие б времена ни жил.

Шевцов усмехнулся криво, кисло.

— Витийствуешь… Нет, ты не дурак, Алексеев, не дурак. И все же… Я живу для себя… А ты — ты для других жить хочешь? Для кого? Для сегодняшних? Так это ж рвань, темень беспросветная. Их интересы чуть выше скотских. Понятие изящного, прекрасного им недоступно, развлечения высшего свойства — незнакомы. И ради них тратить свою единственную жизнь? Никогда. Жить для будущих поколений, это ты предлагаешь? А будут ли они, эти будущие поколения? Это первое. Не перестреляемся ли мы все уже сегодня? II потом — кто бы мне сказал, чего захотят эти будущие поколения? Может, ты, Алексеев, построишь им такую жизнь, за которую они тебя проклянут. Э, нет, Алексеев, истина не здесь. Все проще: человек смертей, а потому жить надо, пока жив. Хорошо, красиво, вкусно надо жить!

И он замолчал. Все было сказано и все было ясно. Но Шевцов не уходил, что-то тянул.

Алексеев глянул в окно, в темноту. Тишина… Только где-то невдалеке дышал завод, но эти звуки, привычные с рождения, не нарушали ночного спокойствия.

Чего хочет еще Шевцов? Алексеев смотрел на него в упор, и тот поднял голову, их взгляды встретились. Жатло и в то же время ненавидяще смотрел Шевцов.

— Ну, хорошо, Алексеев. Ты борец, страстотерпец, аскет с власяницей и плетью. Если тебе нравится быть таким, бог с тобой. Но ведь у тебя мать, отец, братья, сестра — все в нищете живут. Время сейчас такое, что все в обратную сторону катится. И кто знает, что будет завтра… И кем завтра буду я. У меня хорошие связи… Прошу тебя, отстаньте вы от меня, богом молю, ну, хотя бы ты… Клянусь, я не забуду этой услуги… Мы уже сейчас готовы компенсировать эту… уступку. Пятнадцать тысяч — согласен?

«Ах, вот что оп мучился, сказать не решался», — подумал Алексеев. Спросил:

— Шевцов, ты не пьян?

— Нет. Впрочем, там, в театре…

Алексеев взвился.

— Сволочь! Думаешь, если тебя Нобель купил, так и меня можно? «Мы» — это кто?

— «Мы» — это «мы»… не твое свинячье дело! — визгливо закричал вдруг Шевцов. — Согласен или нет? Что молчишь? У-у, большевичок проклятый!.. Из каждого глаза по нагану торчит… Не согласен? Ну, берегись тогда. Время сейчас лихое. Уж если ручьи крови пустили, то еще одну лужицу сделать можно. И не хватайся за револьвер. Там, в авто, надежные ребята. Думай! У тебя сутки.

И вышел рассерженным господином, оставив в райкоме запах «Оригана».

VI

Вечерело… Алексеев торопился на съезд партии.

Еще задолго до подхода к дому 38 по Большому Сампсониевскому проспекту, где собирались делегаты VI съезда РСДРП (б), понял, что охрана его организована надежно. Вдоль проспекта у подъездов зданий как бы случайно прогуливались, стояли или сидели группками люди, неприметным, наметанным взглядом оценивающе окидывавшие проходящую по тротуарам публику. Из всех зевак и спешащих их интересовали только шпики или переодетые военные…

О том, что съезд большевиков собирается, было известно из печати. Но где, когда? Контрреволюционные газеты требовали от правительства физически расправиться с участниками большевистского съезда, и оно старалось.

По городу рыскали ищейки Керенского.

При входе в помещение съезда у Алексеева дважды проверили мандат.

Небольшой зал с голыми стенами, уставленный наполовину стульями, наполовину деревянными скамьями, был почти полон. Со всех сторон слышались смех, радостные восклицания, люди обнимались, иные не скрывали слез. Это был не просто съезд, деловое собрание, это была еще и встреча людей, которые увидели друг друга после долгих лет разлуки, после подполья, тюрем, ссылок, каторги…

Потом, когда будут обработаны опросные листы, которые вручались каждому делегату, окажется, что сто семьдесят один делегат съезда, заполнивший опросный лист, проработали в революционном движении 1721 год. За плечами каждого в среднем было 10 лет подпольной работы. Их 549 раз арестовывали. Около 500 лет они провели в тюрьмах, ссылках, на каторге.

Да, в этом зальчике собрался цвет большевистской партии, ее мозг, ее воля — профессиональные революционеры, их было здесь большинство, — которые всю свою жизнь посвятили борьбе против царизма. Благодаря этим людям и многим тем, кого уже не было в живых, стала возможна Февральская революция и воздух свободы, которого глотнула Россия. И вот опять большевики прячутся и, кажется, раздавлены…