Василий Алексеев

Алексеев узнавал многих и многие узнавали его, здоровались. Свердлов, торопливо проходя мимо, крепко, без слов пожал руку и скрылся в соседней комнатке. Помахал рукой Володарский. Улыбнулся, кивнул приветливо Урицкий. Вот протиснулись меж рядов и сели, увлеченно беседуя, Орджоникидзе и Молотов, с которым Алексеев был теперь знаком по Петросовету. Питерцев на съезде было 40 человек, и Алексеев не чувствовал себя потерянным, а все же робел… Подумать только — он среди таких людей! Ах, как жаль, как обидно, что не будет Ленина…

Но вот за стол, что стоял на сцене, вышел… кто это? Сосед прошептал: «Ольминский». Съезд начал работу.

Долгими аплодисментами встретили предложение избрать почетным председателем съезда Ленина…

Избрали президиум — Свердлова, Сталина, Ольминского, Ломова, Юренева, мандатную комиссию. Утвердили регламент, порядок докладов с мест. Открылись приветствия съезду…

Алексеев ждал, когда начнется рассмотрение повестки дня: говорили, что будет обсуждаться вопрос о союзах молодежи. Но когда повестку огласили, этого вопроса в ней не было.

— Что же это? А ты твердил, будем о молодежи говорить, — разочарованно прошептал Алексеев, наклонившись к сидевшему впереди Косиору.

— Будем, будем, — ответил тот. — Слышал в повестке стоит «Разное». Вот там твой вопрос.

— Не «твой», а «наш», — обидчиво отрезал Алексеев. — И почему это в «разном» оказалось такое важное дело.

— Ты не ерепенься, Алексеев. Там много «разного», и одно другого важней.

— А когда о молодежи будем говорить? Мне завтра, кровь из носу, часа на два уйти надо. Будем «Труд и Свет» прихлопывать, — настаивал Алексеев.

— Это ты у Свердлова спроси, он организационными вопросами ведает. И отпрашивайся тоже у него. И замолчи ты, наконец, Алексеев!..

В голосе Косиора было раздражение.

…Когда Алексеев добрался до угла Большой и Малой Дворянской, где в сверкающем свежими красками, паркетом и огнями электрических люстр нового помещения Всерайонного Совета собралось его правление и приглашенные члены районных комитетов, зал был уже полон.

У сцены в окружении группы «оруженосцев-выборжцев» стоял Шевцов, веселый, сияющий. Еще бы: желанный эффект достигнут. Теперь все видят, как много может он, и пусть скажут, пусть найдут еще такого, кто может сделать то же. Уж не Алексеев ли? Смешно! Он даже не пришел, этот ретивый большевичок, говорят, делегат большевистского съезда. II прекрасно! Пусть себе там и сидит. Вот если б еще этот съезд упрятали за решетку, так было б и совсем отлично. А может, и струсил…

Алексеева еще не заметили, он стоял у входа в зал, смотрел на затылки притихших парней и девчат и думал — отчего так тихо, отчего вместо того, чтобы галдеть и петь, как всегда, они стесненно перешептываются? Он много раз ловил себя на том, что сбавлял голос в Таврическом, в особняке Кшесинской… Отчего? Такое чувство, что ты в психологической ловушке, принижен высокой колоннадой, придавлен тяжелыми мраморными лестницами, статуями божественной красоты. Все давит, унижает… Может, дворцы и нужны для того, чтоб заставить человека почувствовать свою малость перед этим великолепием и блеском, перед которыми легче гнется спина и легче кланяется? Вот именно! Дворцы строят не для того, чтоб в них жить, нет. Дворцы — орудие властвования.

Шевцов вышел на трибуну, произнес несколько торжественных фраз по поводу юбилея организации «Труд и Свет», открытия нового помещения, и только тут, надев очки, чтоб осмотреть собрание, увидел Алексеева. Оп сидел в последнем ряду и, наклонившись к Леопольду Левенсону, что-то ему нашептывал. «Подбивает выборжцев, гад», — отметил он и прокашлялся, прогоняя неожиданно появившуюся хрипотцу. Собрался и стал читать доклад о перспективах развития «Труда и Света», которые открывала ему трехмесячная история его существования. Другими словами, на другой манер в докладе говорилось о том же, что все уже знали из Программы, Устава и Манифеста «Труда и Света», обращенного к молодежи России.

В зале нарастал гул.

Шевцов занервничал: «В чем дело?»

Увлеченный «внешней политикой», налаживанием отношений с «нужными лицами», писанием Манифеста, речей и докладов, он всю работу с районами передоверил своему «заму», Григорию Дрязгову, и не знал, что там, в районах, его Программа, Устав и Манифест уже в пух и прах раскритикованы большевиками, что на некоторых заводах и фабриках уже прошли собрания, на которых молодежь требовала убрать Шевцова с председательского поста.

Все ж доклад он дочитал с достоинством. И только сел, как, не спрося ни у кого позволения, к сцене, прямо к первому ряду вышел Алексеев.

Дрязгов словно завороженный смотрел на него и никак не мог решиться сказать: «Сядь на место!» Знал, не сядет Алексеев, а конфуз выйдет. И еще чувствовал он: сейчас произойдет что-то такое, такое… II молчал.

Шевцов недоуменно поглядывал на него, собрался сказать: «Действуй же!», по Алексеев уже начал.