Василий Алексеев

— Хочу продолжить разговор, который ты не принял несколько часов назад. Думал отложить до завтра, а потом решил — зачем? Тем более друзья оказали любезность, на авто довезли… Только давай начистоту, без обиняков и громких фраз. Что ты от меня хочешь?

Голос Шевцова был ровен, спокоен, жёсток.

Алексеев посмотрел на Шевцова.

— Я же уже говорил: ты должен уйти от председательства, организация твоя «Труд и Свет» должна самораспуститься. Вот и все.

— Тебе не нравится, что у меня «своя организация»? Ты хочешь иметь «свою организацию»? Так бога ради, создавай, руководи. Пусть будут в Питере две организации: твоя, социалистическая, припартийная и моя — внепартийная. Может, так и договоримся?

Алексеев качнул головой с сожалением:

— Вот ведь как ты все поворачиваешь… «Твоя», «моя»… «Руководи…» Организация пролетарской молодежи не может быть «твоей» или «моей». Ее сама молодежь создает, для себя. И руководить ею будет тот, кого эта молодежь сочтет достойным, а не самозванец, вроде тебя.

— Опять фразы, Алексеев. А правда, она вот: никто другой, а я создал организацию. Я — Шевцов Петр Григорьевич. Идею об этом в Выборгском районе подал кто? Я. Программу написал кто? Я. Устав? Я. Помещение достал? Я. К кому звонят и приезжают на квартиру партийные лидеры разного калибра? Ко мне. И Чугурин, и Куклин, и Крупская, жена твоего Ленина приезжали к кому? Ко мне, к Шевцову.

— Не так… Единственно, что верно: ты уловил момент, учуял тягу молодняка к организации и перехватил инициативу. Все остальное — не так. Идея — не твоя. Это большевистская идея, ленинская. Кто собрание-то на Выборгской стороне собрал? Большевистский райком, Чугурин, Крупская. Тебя они сразу не раскусили, это верно. Ошибка. Теперь мы ее поправим. Устав новый напишем. А уродовать рабочую молодежь тебе не позволим. Ну, Шевцов, мы же вдвоем, с глазу на глаз, как ты хотел, начистоту, без громких фраз — разве я не прав?

Шевцов хлопнул ладонью об стол.

— Хорошо, начистоту так начистоту. Не во всем, допустим, но в части ты прав. Ответь на главный вопрос: звать к свету, к знаниям, учить петь, шить, стряпать, готовить девушек к материнству — это, по-вашему, «уродовать молодежь»? Чушь! Это вы калечите политикой сознание и души молодых! Вы же, большевики, индивидуальность, жизнь человеческую и в грош не ставите! Ты вспомни, сколько детей и молодежи погибло из-за вас на улицах несколько дней назад, четвертого и пятого июля. Если б не ваша демонстрация…

— Э-э, нет, Шевцов, передергиваешь. Если б не ваши пулеметы, да, да — ваши, черносотенные, юнкерские. Это твои дружки, Шевцов, — не те ли, что ждут тебя сейчас в авто, — целили в меня и моих товарищей на Сенной площади… Надо же, — на церковную колокольню пулемет установили, слуги господни. И у Апраксина двора, и на Садовой, и всюду — это ты и твоя кадетская братия в нас стреляли. Кровь ручьями текла. Тебе приходилось видеть лужи крови? Вот на этих руках я уносил из-под пуль моего товарища…

Мелькнуло что-то во взгляде Шевцова совсем незнакомое: жалость? сочувствие? сострадание? — мелькнуло и тут же исчезло. Он вздохнул тяжело.

— Э-эх, Алексеев!.. Странный ты человек. Обо всем судишь смело, нахально, я б сказал, но что самое для меня непонятное — по преимуществу прав ты, а не я. Что — ты умней меня? Да нет. А знаниями с тобой мне и мериться стыдно, за мной университет. Как это выходит, а?

Алексеев махнул рукой.

— Твои заботы, ты и разгадывай. А попросту — сволочь ты, Шевцов, белоподкладочник и провокатор. Подумать только: целую организацию, тысячи парней и девчат заманил в политическую ловушку и хоть бы тебе хны. А ведь многие из них тебе, «фараону», верят, а некоторые, вроде Гришки Дрязгова, молятся на тебя.

— Вот, видишь… — торжествующе воскликнул Шевцов. — И не только Дрязгов. Вы ж говорите — «шевцовщина», то есть целое течение, явление. А что это значит? Не сволочь я, а личность. За сволочью не «потекут». Под ваши мерки не подхожу — другое дело. Но я пишу пьесы, стихи, я могу врачевать и ораторствовать, электризовать толпу. Я все могу, Алексеев. Мне дано от бога, от природы больше, чем многим, а значит…

— Об этом мы уже говорили… «А значит, я самой природой призван властвовать над другими». Так? — перебил Шевцова Алексеев.

— Ну, не так грубо, не так в лоб, но… — протянул Шевцов.

— Нет уж, именно грубо и в лоб, чтоб все было ясно. Ответь: зачем тебе власть? Только без громких фраз, как ты просил меня, о светоче знаний и тэпэ. Зачем?

— Ах, боже мой, ну что за дурацкий вопрос… Власть — это когда ты можешь делать все и с каждым, все, что захочешь.

— А чего ты хочешь?

— Ах, боже… Ну…