Василий Алексеев

Алексеев едва успел войти в Колонный зал Смольного, как съезд, на котором из 650 делегатов 400 человек были большевиками, начал свою работу. Одним из них от Нарвской заставы присутствовал и Алексеев. Он примчался на съезд, чтоб хватить глоток боевой атмосферы, которая здесь воцарялась, ибо это была атмосфера России. Он изо всех сил тянул вверх руку, и это ему было очень важно, чтобы она была выше всех голов, потому что первым по списку от большевиков в состав президиума съезда было названо имя Ленина. Он вместе с сотнями других делегатов бил до боли в ладоши и кричал: «Да здравствует Ленин!», хотя Ленина в этот день на съезде не было — он руководил восстанием.

Алексеев сидел как на иголках: надо было мчаться по другим делам, в бой, но и тут, на съезде, еще было жарко, тоже шла драка и нельзя было выйти из нее раньше времени…

Эсеры, меньшевики и бундовцы настаивали на том, чтобы в первую очередь съезд рассмотрел вопрос о прекращении восстания в Петрограде… И получили дружный «отлуп». Озлобленные, они кучкой пробирались к выходу — покидали съезд в знак протеста, а зал содрогался от свиста, смеха и улюлюканья: «Позор!», «Дезертиры!», «Предатели!»

Съезд продолжал работу, а Алексеев снова ушел на улицу.

Прочь усталость, бессонные ночи!.. Сияя счастливой улыбкой, возбужденный, горячий, он уносился в ночную тьму на бешеном автомобиле, исполненный сознанием важности своей исторической миссии. Словно электрические токи летели в разные концы города его приказы по телефону — из ПК ССРМ, из ПК РСДРП (б), из Нарвско-Петергофского райкома, отовсюду, где он находился хоть минуту и где был установлен телефонный аппарат. Восторг — вот единственное слово, точно отражающее то настроение, которое владело им в те часы. Восторг и неукротимое желание делать что-то еще и еще, сию минуту… Молох контрреволюции и гражданской войны ужо поджидал его, раскрыв кровожадную пасть, а пока надо было не попасть в руки юнкеров и офицеров, которых выставил Керенский, еще надеясь спастись.

…Около Александровского моста автомобиль закапризничал. Сколько ни старался шофер — бестолку, запустить не удавалось. Решили с Юртеевым, офицером-большевиком, идти своим ходом. А ночь — глаз коли, ничего не видно. И туман.

Вдруг в упор — яркий свет электрического фонаря и окрик:

— Кто идет?

Алексеев стоял, ослепленный, жмурился и ничего не видел. Скоро стало ясно — каски ударников, уже окружили, офицер:

— Кто такие? Куда идете?

«Что делать? — лихорадочно билась мысль. — В каком кармане удостоверение члена Петросовета? Там не указано, от какой партии. Только б не перепутать с удостоверением ПК ССРМ, не вынуть его».

Все в порядке. Офицер внимательно читает удостоверение, вновь наводит фонарь в лицо.

— От какой партии?

— От меньшевиков, — говорит Алексеев с беспечным видом. — Идем из гостей на Кавалергардскую улицу.

Офицер бросает взгляд на Юртеева и, может быть, это и спасает: этот-то наверняка свой, офицер.

— Проходите. Да осторожней, вокруг большевистские патрули.

Не торопясь, намеренно медленно Алексеев с Юртеевым двинулись. И вдруг до слуха донеслось: «Как отойдут, в спину». «Бежать?»…

— Тихо, — шепнул Алексеев Юртееву, а сам съежился: вот сейчас грохнет залп… И вздрогнул от оклика:

— Господа, вернитесь.

Снова: «Что делать? Бежать? Возвращаться?»

— Приготовьте револьвер, Юртеев. Вернемся, — вновь шепнул Алексеев.

Не торопясь подошли к начальнику патруля.

— В чем дело?

Несколько секунд офицер пытливо смотрел на обоих.

— Дорогу знаете?

— Конечно. Мы ж домой идем…

Офицер козырнул.

— Хорошо, идите.

Крикнул кому-то в темноту:

— У тебя больная фантазия, прапорщик…

Уже глубокой ночью Алексеев снова примчался к Зимнему, и остались в памяти картины.

…Антонов-Овсеенко с командой ведут министров — гладко выбритого, высокого, в английском костюме Терещенко, Вердеревского в новенькой адмиральской форме французского флота, сухощавого Кишкина с роскошной бородой…

— Куда их ведут? — кричали вокруг. — Расстрелять — и баста! Смерть! Смерть!..

…Стоят солдаты и зычно ржут, слушая своего товарища о случае с бывшим министром иностранных дел Терещенко, которого видел недавно Алексеев. Когда того вели под конвоем по Дворцовому мосту, показался броневик, непрерывно стрелявший из пулемета. Конвойные ту? же повалили толстого министра на мостовую, уложили на него свои винтовки и изготовились к защите, полагая, что министр — надежная защита от пуль. Министр ворочался, возмущался, орал от страха, но солдаты давили его винтовками к земле: «Лежи. Должон же ты революции хоть на что-то сгодиться…»

— …А этот-то, как его? — хохотал какой-то матрос. — Как его, а? Кишкин! Вспомнил… Лезет через баррикаду, а у самого глаза от страха как у зайца — в разные стороны. Что впереди — не видит. Зацепил ногой о бревно, шмяк лапами на мостовую, а ноги наверху. Висит и мяукает от страха… Министр, туды-т твою…