Василий Шукшин. Земной праведник

Очень помогли эти награды, когда началась травля нового фильма «Печки-лавочки». Самое обидное, что шла она «снизу», из местных газет – вроде бы от народа. Большие критики словно воды в рот набрали – ни «да», ни «нет». Не дело режиссеру «толмачить» свой фильм, думает Шукшин, но опять приходится выступать и разъяснять: что же он хотел сказать всей этой, как многим казалось, неправдоподобной историей поездки сельского механизатора в разгар лета на курорт. Почему-то вот этот самый «курорт» вызывал у критиков «снизу» особенное возмущение. Черти, думал Шукшин, сами что ли не ездили – да кому же и дают эти самые дешевые и вовсе бесплатные путевки в бывшие царские дворцы, как не рабочим и колхозникам[20]. А, может, этого Ивана замучил радикулит! Впрочем, не в курорте дело. А дело в том, что этот самый колхозник Иван едет, как хозяин, по своей стране и если кто-то сомневается в таком вот его хозяйском праве, пусть оставит эти сомнения при себе – иначе придется его поправить, и сделать это жестко.

Но зато неожиданно хорошо был встречен фильм молодежью – на «ура» шли обсуждения в разных киноклубах. Молодые с их острым зрением и чутьем увидели в фильме отклик на уже ощутимое социальное расслоение общества, оценили ненавязчивый юмор. Этот самый шукшинский юмор, впервые проявившийся после фильма «Живет такой парень» и позволивший прокатчикам отнести картину к разряду комедии, молодые ребята понимали на удивление правильно: в жизни очень много смешного, но это не значит, что она – веселая. Как-то незаметно подрос новый зритель, умный, чуткий, отзывчивый на все талантливое, и это радовало.

Но точно так же Шукшин не делил своего читателя на городского и деревенского, умного и глупого, молодого и старого, он не собирался снимать кино для какой-то категории зрителей: ему нужен один-единый зрительный зал, с которым можно говорить на понятном всем и в то же время особым, предельно выразительным и насыщенным языком экрана. Все эти годы он исподволь овладевал мастерством кинорежиссера и теперь чувствовал, что все его умения, требующие осуществления, ложатся на один давний сюжет, оставшийся в «заделе» – историю вора «в законе», который решил «завязать» с прошлым, потому что полюбил.

Еще несколько лет назад, размышляя о том, насколько различны средства литературы и средства кино, он набрасывал в своей тетради: «Кинематограф требует действия, поступков людей, разговоров. В известном смысле это облегчает задачу писателя-сценариста: авторские размышления, подсказка, сценка – очень и очень рискованное дело. Но это же и делает его задачу и крайне нелегкой: поступки людей должны быть вызваны авторским размышлением, и эти размышления должны стать достоянием людей. Какие же мысли и чувства должны терзать сценариста, чтобы оставаясь „безмолвным“ (авторско-дикторский текст – это почти всегда плохо, кроме необходимого комментария к документу), заставить людей мыслить и волноваться своими мыслями и чувствами». Тогда эта задача казалась ему тупиковой. Сколько не пиши для кино, всегда литература будет богаче и выразительнее благодаря своим специфическим средствам. Теперь у него был сюжет для сценария, равный по своему наполнению целому роману, и в то же время дававший возможность удивительно экономного решения всех сюжетных узлов.

Так начиналась работа над «Калиной красной».

В «Печках-лавочках» он впервые после долгих колебаний снялся «сам у себя» в главной роли, потому что не смог уговорить сыграть эту роль Леонида Куравлева. Теперь даже вопроса не возникало: играть самому и только! Он понимал: для того, чтобы история воскрешения Егора Прокудина стала до конца убедительной, ему нужно пропустить ее через себя, вложить в нее всю страстность своей души, всю свою веру в человека, всю любовь к русской глубинке. Надо сыграть так, чтобы на душу легла зрителю эта история.