Вассал и господин

Банкир говорил ему о каких-то людях, которых кавалер даже не помнил, по сути, и не знал, ну, кроме матери. Разве можно немолодую женщину, которой уже тридцать лет, считать своей сестрой, если ты помнишь ее совсем маленькой девочкой, причем вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал Волков себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру, и племянников. Тем более, если они бедствуют.

– Кавалер, вас ожидает Его Высокопреосвященство.

Волков обдернулся: рядом с ним стоял немолодой монах.

Полная приемная людей, важные господа ждут, но монах приглашает именно его.

– Да-да, – сказал Волков монаху рассеянно и тут же снова повернулся к банкиру: – Друг мой, прошу вас немедля писать своему человеку, чтобы передал им денег и чтобы сестру мою и племянников отправил ко мне, в землю Ребенрее, графство Мален, в пределы мои, в поместье Эшбахт.

Он достал из кошеля пять талеров и протянул их банкиру. Тот сразу взял деньги и ответил:

– Ни минуты не волнуйтесь, сегодня же, с вечерней почтой, письмо пойдет в Лютцоф. Через пять дней ваша сестра получит деньги и наказ ехать в ваше поместье.

Волков пожал банкиру руку, поблагодарил его и пошел за монахом. Сейчас кавалера мало заботило то, что его зачем-то ждал сам архиепископ, сейчас он думал только о сестре и племянниках.

Глава 48

– Ну, подойди ко мне, – говорил курфюрст, с трудом поднимаясь из кресла. – Сюда, сюда, к свету иди.

Окна в его недавно построенном дворце были огромны, под самый потолок. Свету много без ламп и свечей. Один из монахов поддерживал архиепископа под локоть. Тут же был и викарий брат Родерик, канцлер Его Высокопреосвященства. Он улыбался кавалеру пустой улыбкой каменной статуи. Волков подумал, что викарий по-другому, наверное, и не умеет.

– Чертовы ноги, не будь они так слабы, сам бы пошел к тебе навстречу, – сказал архиепископ, распахивая Волкову объятия и обнимая его. – Ну, как ты себя чувствуешь, наш герой? Казначей говорит, что ты сначала был ранен в Хоккенхайме разбойниками, а потом ведьмы наслали на тебя тяжкую хворь. Ты едва выжил.

– Все позади, монсеньор, – отвечал Волков, понимая, что эти вопросы не просто из вежливости. Из уст курфюрста они звучали как теплое, человеческое участие. И от этого кавалер еще больше проникался приязнью к архиепископу. – Сейчас уже здоровье мое хорошо.

– Ну и славно, славно, – говорил курфюрст и при этом гладил его по щеке и по волосам. – Вижу, ты все тот же молодец. Крепок, горд. – Так гладил бы, наверное, Волкова его отец, будь он жив. – Но я недоволен тобой, да, не смотри на меня так. Недоволен, – говорил архиепископ, возвращаясь в свое кресло. – Ревность и зависть меня гложут, словно жену брошенную.

Волков теперь не понимал его. Он ждал пояснений.

Курфюрст уселся, монахиня помогла ему устроить ноги так, чтобы меньше болели, сняла с него туфли, и он продолжил:

– Отчего же ты не к нам поехал сразу, а к этому Ребенрее? Неужели оттого, что этот мошенник пожаловал тебе удел?

Теперь кавалер понял, куда клонит курфюрст, но пока не находил что ответить.

– Да-да, я все знаю, как и то, что удел он тебе дал пустяшный, жалкий. Я бы такой жаловать постеснялся бы. – Вот тут Волков подумал, что полностью согласен с архиепископом. Да, он тоже постеснялся бы дать такие пустоши. – Ну да ладно, Бог ему судья, а тебе, дураку, наука будет, – усмехался курфюрст. – Я тебе пока… – Он сделал паузу и повторил многозначительно: – Пока земли жаловать не буду. Раз уж ты присягал Ребенрее. У меня для тебя другой подарок.

Он повернулся к монаху и сделал знак рукой. Два монаха не без труда внесли под тряпкой нечто большое, в рост человеческий, поставили к окну, к свету. И брат Родерик тряпку сорвал.

– Это тебе, – сказал архиепископ. – Думаю, впору придутся.

Волков поначалу подумал, что это ошибка. На шесте с «плечами» висел доспех. То был доспех лучший из тех, что кавалер видел вблизи. Кираса, шлем, поножи, наголенники – все в нем было великолепно. А уж как хороши перчатки, так и описать невозможно. Доспех был темного железа с золотым кантом и узором по всей поверхности. С золотым узором. А на груди два ангела держали круг, на котором красовалась надпись на языке пращуров: «Во славу Господа. Именем его».

Кавалер разглядывал доспех, взгляда не мог оторвать. Но даже прикоснуться боялся, хоть и стоял рядом.

– Ну что ж ты молчишь? – наконец произнес архиепископ. – Нравится тебе мой подарок?

– Это мне? – только и смог спросить Волков.

– Да уже не викарию! – засмеялся курфюрст, кивая на своего канцлера. – Тебе, тебе, конечно. Это мои латы, один раз надевал всего. Сколько мы за него заплатили, викарий?

– Шестьсот золотых крон.

– Вот, деньги немалые, этот доспех делал лучший мастер Эгемии. Не помню имени его, да и ладно. Я бы тебе денег дал, может, деньги тебе нужнее, но у меня нет. Ты сам знаешь, подлец нунций выпотрошил мою казну, осушил досуха. Ну, говори, нравится?

– Лучше доспеха я не видел.