Вассал и господин

– Нет, горшки нам ни к чему, – отвечал сержант. – На горшки того спросу нет, что нам нужен. Надумали кирпич и черепицу жечь.

А вот это была неплохая идея. Любому городу кирпич нужен.

– И вот мы решили, что если вы дадите добро, так мы бы взялись, – продолжал сержант.

– Ну, что ж, дело хорошее, давайте. Думаю, что доля моя будет как и с земли – четверть.

– Вот о том мы и хотели поговорить, – мягко не согласился сержант. – Четверть – это многовато.

– Многовато?

– Многовато, господин. Понимаете, посчитали мы все: и цену в Малене на кирпич узнали, и расценки на извоз, в общем, если вам еще отдать четверть, то нам совсем мало остается. – Волков молчал, а сержант, видя это, начал ему объяснять: – Когда в землю зерно бросил, оно само растет, а тут не так будет, глина сама не вырастет: ее выкапывать надо, носить к печам, а то и возить придется. И печи сами гореть не будут. Сначала куст нарубить надо, сложить его да высушить, с сырого куста жара не выйдет, а осенью под навесом его держать. И все ручками, ручками.

– Ну и сколько вы думает дать мне? – спросил кавалер.

– Думаем каждый десятый кирпич и черепица ваши будут.

Сержант замолчал, и солдаты ждали в напряженном нетерпении, что он скажет, сколько выторговывать у них будет.

Десятина. Мало, конечно, он бы хотел иметь больше, но с другой стороны, Волков рад был, что люди сами себе ищут дело. И нашли. Так не станет же он душить его, пусть всего десятина ему идет. Дело-то неплохое, кажется. И он не стал торговаться:

– Будь по-вашему. Идите к монаху, пусть пишет договор.

Солдаты по-военному обрадовались, трижды крикнули «виват кавалеру» и пошли со двора.

Да, Ёган был прав, земля его плоха, но и на ней жить можно, если руки приложить.

Как-то к обеду уже дело шло. Волков вернулся домой. Был с Ёганом на солдатских полях, где смотрели рожь, которая плохо всходила. Только он уселся за стол и позвал монаха, поговорить о делах, как Брунхильда подошла и положила перед ним бумагу. То было письмо со сломанной печатью.

– Посыльный привез от графа, – сказала Брунхильда.

– Письмо вроде для меня написано, – недовольно начал Волков.

– Для вас, для кого же еще, – сразу согласилась она.

– Так от чего же оно раскрыто? Кто сургуч сломал?

– Я, – ничуть не сомневаясь, сказала Брунхильда.

– Кто ж тебе дозволил мои письма раскрывать?

– А чего в том дурного? – искренне удивлялась девушка. – Я просто прочла.

– Запрещаю тебе впредь делать так, – сурово сказал он.

– Да, а чего? – не понимала она.

– А ничего, – продолжал он злиться. – Дозволять себе много стала, вот чего. Не смей впредь письма открывать.

– Как пожелаете, – сказала она чуть обиженно, поклонилась и пошла на двор.

А письмо то было не от графа, как думал Волков поначалу, писала ему дочь графа Элеонора Августа и в письме была ласкова:

«Друг наш любезный, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, папенька просил напомнить вам, что я с радостью и делаю, что уже к следующей субботе обещали вы быть в Малене на празднестве, что состоится в честь святых Петра и Павла. Сам епископ станет читать проповедь, а проповеди у него хороши так, что люди со всей округи на них едут. И еще просил папенька напомнить, что мы ждем вас у себя с нетерпением. Уповаем, что слова своего вы не отмените и будете у нас. Благослови вас Бог.

Девица Элеонора Августа, урожденная фон Мален».

Волков чуть обернулся, что-то показалось ему за спиной, и вздрогнул: за ним стояла Брунхильда, заглядывая ему через плечо. Читала письмо с ним снова. Вот и учи этих баб грамоте.

– Что за дурь! – рявкнул он. – Зачем подходишь так?!

– Простите, что напугала вас, – она низко присела в извинениях, – просто хотела спросить.

– Ну, чего?

– Не возьмете ли меня тоже на праздник?

Волков задумался: к чему это. Нет, наверное, не нужно ее брать. Как он в дом графа ее поведет? Кем представит? Невестой? Женой? Девкой? Что ни придумай, все плохо. Нет, не нужно этого всего. Ничего путного из этого не выйдет. Да и груба она в речи, крестьянское детство не вытравить, и не знает, как за столом себя вести. Смиренна она стала и вроде набожна, но разве этого достаточно? Нет, ничего из ее затеи путного не выйдет.

А Брунхильда, словно по лицу его все мысли его разгадав, заговорила: