Вассал и господин

– Я обузой не буду, хочу просто праздник увидать. Проповедь епископа услышать. После Ланна мне в Эшбахте не хватает этого. – И говорила она это с такой мольбой, что Волков морщился, мотал головой, но уже в душе готов был согласиться. А Брунхильда, словно почуяв его слабость, упала на колени и, взяв его руку в свои, поцеловала ее и продолжила: – Буду тиха я, так тиха, что вы про меня и не вспомните! Только возьмите на праздник.

Как ей отказать? Да невозможно сие, нет такого сердца мужского, что смогло бы не дрогнуть от слов этой двадцатилетней красавицы. Да еще когда она немного забавно шепелявит из-за потерянного в детстве еще зуба. Нет, отказать он не смог, погладил ее по щеке и сказал:

– Хорошо, поедешь со мной.

И тут же переменилась она, встала с колен, отряхнула юбку и деловито произнесла:

– Только вот платье мне нужно новое, мое на рукавах уже потерлось, его только дома носить. Да и кружева не свежи, потрепались. Нужно будет на день раньше поехать, чтобы я по лавкам пройтись успела. И шаль новая требуется.

Вот сейчас она сильно его раздражала, только палец ей дай… Но перечить он не стал. С ней невозможно спорить стало.

Глава 38

Мальчишка Яков пропал. Вечером был, а утром Брунхильда его дозваться не смогла. Искали, кричали – нет его. Уж и домой посылали, может, домой пошел. Нет, и там не нашли. Куда мог деться? После завтрака Максимилиан пошел на конюшню, прибежал взволнованный и говорит:

– Кавалер, ваш лучший конь пропал.

Волков вскочил, чуть ногу не подвернул, пошел с Максимилианом и Сычом на конюшню. И точно: нет ни коня его лучшего, ни седла самого дорогого. Один конь больше ста талеров стоил, Волков думал его на племя брать. И седло было непростым. И тут его словно обожгло. Побежал в дом, хромая, схватил кошель, а он легок. Пуст. Встряхнул, перевернул его, и ничего оттуда не выпало, кроме ключа от сундука. Не было в нем ни единой монеты, даже медной. А ведь оставались деньги, монах сдачу привез с пяти золотых. Слава богу, хоть ключ остался. Волков кинулся к сундуку. Открывал, так руки дрожали: нет, всё на месте. И шар хрустальный, и золото в шелковом мешке, и бумаги на собственность, и в Ланне, и на Эшбахт тоже, и вексель имперский цел. Не было только тех денег, что в кошеле у него у кровати на комоде лежали. Сколько там было точно, он не знал, талеров двадцать, наверное, набралось бы.

Он запер сундук, поднялся с колена и был мрачен:

– Сыч, Бертье на охоте?

– Нет, экселенц, утром приходил кормить собак, ушел потом, сказал, что к вечерку поедет за солдатское поле, за кабаном, когда кабан нажрется и ляжет отдыхать.

– Максимилиан, седлайте коней, Сыч, найди Бертье.

– Ловить будем? – спросил Фриц Ламме.

– Нет! – заорал Волков. – На прогулку поедем!

– Я сейчас, экселенц, сейчас, – заверил Сыч и исчез.

Максимилиан тоже кинулся в конюшни. Повторять нужды не было.

Кажется, собаки взяли след. Да и мужик один сказал, что видал Якова верхом, ехал он на восток, к реке. Так и было. Нашли следы: подковы конские на глине. До самой реки следы довели, а там – все. В реку зашли и пропали. Пришлось через реку перебираться во Фринланд, благо тут она была неширока. А на том берегу ничего не обнаружили, как ни искали. Рыскали по берегу, вниз и вверх по течению, все впустую. Словно в воду канул, утонул вместе с конем, мошенник. Уже от голода во второй половине дня, хоть люди Волкова о том и не просили, распорядился ехать домой.

Ехал домой чернее черного, на людей исподлобья смотрел. Ногу от целого дня в седле выкручивало, хоть зубы сжимай, может, оттого от него волнами злоба разлеталась такая, что с ним рядом ехать никто не хотел. А он только о том и думал, что обманули его, что землю ему поганую в награду дали, на которой только подлый народ жить может. Ехал Волков, оглядывая унылые виды своего удела, и злился еще больше. Вот только что был он за рекой, во Фринланде, а там трава вокруг, вдоль берег шли луга да покосы, а тут что? Шиповник да репей с лопухами. И казалось ему, что ничего хорошего здесь ему не будет, что только убыток.

Конь племенной – сто талеров, а то и больше, седло рыцарское, деньги: всего на сто пятьдесят монет убытков. Не считая самого подлеца Якова. Ох, как дорого ему обходилась земелька эта. Трат на шесть сотен уже набралось. Вот так награду ему дали. Вот так прибыток.

Приехал домой, а все не мило ему там, только Брунхильда мила. Она вышла во двор, помогла с коня слезть, повела в дом молча, без причитаний. Уложила на постель, сапоги сняла, сама рядом села, ногу как могла мяла. Конечно, не так, как Агнес, но старалась. Велела вина горячего с медом ему сделать, пока обед грелся.

Но было в Волкове то, чего у многих других нет. То, чем он еще в солдатах, в молодости выделялся. У некоторых от неудач руки опускаются, другие на неудачах учатся, а у него от неудач кулаки сжимались, он еще злее становился и еще неуступчивей.