Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

«Карсавина превзошла себя в роли Эхо в „Нарциссе“. Она осторожно пробирается на сцену, влюбленная в Нарцисса, и безмолвно приближается, скрываясь за деревьями; она танцует, словно в трансе, и опускается к ногам Нижинского в конце каждой музыкальной фразы. Он прыгает как фавн, а одежды на нем так мало, что ослепших от нахлынувших эмоций герцогинь со съехавшими набок бриллиантовыми тиарами пришлось вывести из зала. На втором представлении на нем были надеты более длинные бриджи, по-видимому, по требованию не цензора, а русского посольства».

15 июля в присутствии матери и брата Бронислава Нижинская вышла замуж за танцора Александра Кочетовского, церемония состоялась в русской православной церкви на Бакингем-Палас-роуд[274]. Дягилев был посаженым отцом, он вел невесту к алтарю и подарил ей кольцо с сапфирами и бриллиантами, которое, как он решительно заявил, «обручало ее с искусством» в значительно большей мере, чем с Кочетовским. (Ей пришлось продать его во время русской революции.)

Интересно, что англичане сочли, будто в «Нарциссе» Нижинский исполнил самую выразительную роль, в которой они когда-либо его видели. И хотя им не довелось испытать потрясения, вызванного «Петрушкой», новости об этом шедевре просочились через канал в виде восторженной статьи с эффектными иллюстрациями в июльском номере журнала «Ритм», который издавали Миддлтон Марри и Кэтрин Мэнсфилд. Талантливый молодой француз Анри Годье, добавивший к своему имени имя своей двадцатилетней эксцентричной подруги Софи Бржешки, внес свой вклад в виде рисунков, помещенных в более раннем номере «Ритма» до того, как поссорился с Марри и Мэнсфилд; этим же летом он вылепил скульптуру Нижинского*[275] и Карсавиной с Больмом в «Жар-птице»*[276] (за последнюю работу он получил самую высокую цену, которую когда-либо в жизни получал, — 20 фунтов). Трудно не согласиться с мнением, что, если бы Нижинский объединился с этой одинокой, фанатичной парой, он мог бы оказаться связанным с ними узами странной, но полезной дружбы, но, возможно, отель «Савой» встал между ними.

Нижинский и Карсавина в «Петрушке».

Рис. Джорджа Бэнкса из «Ритма»

Этим летом молодой поэт Руперт Брук влюбился в Русский балет. Несколько месяцев спустя он написал о труппе: «Они, если такое возможно, искупили грехи нашей цивилизации. Я отдал бы все за то, чтобы стать художником-оформителем балетов».

Это было, наверное, самое счастливое для Нижинского время.

Каждый вечер, когда он танцевал, был триумфальным. Впереди его ждал не слишком трудный август с нечастыми выступлениями в «Сильфидах», «Пире», «Карнавале» и «Призраке розы» в Довиле**[277]; и поездка в Барейт, где вместе с Дягилевым и Стравинским он будет слушать «Парсифаля». Но в его душе шла борьба, он готовился к созданию нового танцевального языка, и муки рождения делали его раздражительным.

Глава 6 1912–1913 (Осень 1912 — сентябрь 1913)

Как уже отмечалось в предыдущих главах, у Нижинского в детстве не было друзей. По природе своей он был склонен к одиночеству, а обстоятельства школьной жизни сделали из него аутсайдера. В 1908 году, внезапно расставшись с детством и вступив во взрослую жизнь, он попал под покровительство князя Львова, а затем Дягилева. Такого рода связь с мужчиной, старшим по возрасту, способным вселить в него чувство уверенности и безопасности, явно подходила человеку подобного склада, но у фавна время от времени возникало желание совершить короткий побег от властного укротителя и скрыться в лесу. Возможно, он тогда предавался мечтам об отношениях иного рода — о флирте или любовной связи с хорошенькой девушкой, но приятной внешности было недостаточно: главное — взаимопонимание, а это включало в себя полное погружение в проблемы искусства балета. Какая девушка могла бы в достаточной мере ощутить святость призвания танцора и хореографа, чтобы оказать ему преданное внимание, в котором он остро нуждался? Полумеры были хуже, чем ничего.

По отношению к другим участникам труппы Русского балета Нижинский испытывал полную отчужденность. Они были всего лишь коллегами и сырым материалом для его искусства. Они работали усердно, но не так упорно, как он*[278]; некоторые были даже умны и хорошо образованны. Многие девушки отличались привлекательностью, но у большинства из них были возлюбленные. В любом случае близость с Дягилевым устанавливала дистанцию между ним и прочими артистами труппы. Дружба с одним из мужчин казалась столь же невозможной, как и роман с одной из женщин, как бы лихой Бурман ни пытался выдать себя за друга, спекулируя на давнем школьном знакомстве.