Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Была Карсавина, его партнерша. В отрывке из «Дневника», написанного в 1918 году, промелькнет мысль о тайной страсти к ней. Но я не принимаю ее всерьез; если даже она существовала несколько недель, то балерина о ней не знала, а она пользовалась достаточным успехом у мужчин, чтобы с легкостью распознать признаки влюбленности. По правде говоря, Карсавина была недостижима. Если он ощущал, оценивая объективно и без снобизма, что остальные артисты намного ниже его, то Карсавина, такая же преданная искусству, как и он сам, казалась неизмеримо выше. Найти в коллеге-актере столь высокие душевные качества, такое благородство и ум — это могло вызвать не меньшее замешательство, чем противоположные качества. К тому же она отличалась высоким интеллектом, и если не создавала балеты сама, то намного быстрее, чем он, воспринимала новые идеи. И наконец, ее блистательная красота! Ее любили принцы и поэты. В личной жизни он не мог с ними конкурировать. Только танец мог их объединить.

Пожалуй, только сестру Броню можно назвать его единственным другом. Мать понимала и любила его, Дягилев тоже, но только Броня вникала в суть его хореографической мысли и ближе всех подошла к тайнам его сердца. В их суждениях о балете и в их отношении к нему было много общего, они осознавали и свой долг, и свои привилегии. Кажется недоразумением, что Броня с ее явно мужским интеллектом родилась женщиной и к тому же была моложе его. Жаль, что дружба Дягилева с Нижинским помешала ежедневным контактам танцора с сестрой. Они работали вместе в классе и на репетициях, но брак Брони с Кочетовским возвел между ними еще один барьер. Они уже не были так близки, как прежде. Если бы Броня ушла, Дягилев остался бы его единственным другом.

Теперь зимой 1912/13 года должно произойти нечто такое, что изменит всю ситуацию в целом.

Сезон в Довиле и летний отпуск закончены, Дягилев слетал в Париж, чтобы убедить Дебюсси дописать финал «Игр». Композитор уже жаловался Жаку Дюрану в письме от 12 сентября на то, что его партитуре придется озвучивать довольно непристойную ситуацию. Но, как он заметил, «в балете безнравственность улетучивается через ноги танцоров и заканчивается в pirouette». К этому времени действие было уже, наверное, в деталях разработано Дягилевым и Нижинским, и можно предположить, что Дягилева больше интересовал «литературный» аспект произведения — спортивный и любовный, который даст Парижу «un frisson nouveau»[279], Нижинского же больше заботила абстрактная и скульптурная сторона балета. Теперь они решили, что сюжет должен быть цикличным и закончиться тем же, чем начался, — другой мяч вылетит на сцену и прервет запретную детскую игру, так что 31 октября они попросили Дебюсси ввести в финал аккорды из прелюдии, что он и сделал с незначительными изменениями.

Гастроли в Германии начинались 30 октября с выступлений в Штадтеатре в Кельне. Между прочим, первый месяц этого турне оказался единственным за двадцать лет существования дягилевского балета, прошедшим без участия Григорьева — он был в Петербурге и не решился уволиться из Мариинского театра и всецело посвятить себя Дягилеву. Ему постоянно продлевали отпуск, но пришло время принимать решение. После долгих раздумий он присоединился к дягилевской труппе. Посетив Франкфурт и Мюнхен, труппа прибыла в ноябре в Берлин. Берлинский сезон открылся 11 декабря исполнением «Послеполуденного отдыха фавна». Дягилев, как всегда заботившийся о рекламе, телеграфировал Астрюку.

Дягилев из Берлина Астрюку в Париж, 12 декабря 1912 года:

«Вчера состоялось триумфальное открытие в Новом королевском оперном театре. Требовали повторения „Фавна“ на бис. Десять вызовов. Никаких протестов. Присутствовал весь Берлин. Штраус, Гофмансталь, Рейнхардт, Никиш, вся группа „Сецессиона“, король Португалии, послы и двор. Венки и цветы Нижинскому. Восторженные отзывы прессы. Большая статья Гофмансталя в „Tageblatt“. Император, императрица и принцы посетили балет в воскресенье. Имел долгую беседу с императором, который остался доволен и благодарил труппу. Огромный успех».

Гинцбург, который в это время жил в Париже в отеле «Мажестик» на авеню Клебер, развил бурную деятельность в интересах труппы. 15 декабря он телеграфирует в Лондон с тем, чтобы нанять молодую англичанку Хилду Бьюик, которую, по-видимому, просматривали летом в Лондоне. Она стала первой из нескольких английских танцовщиц, работавших у Дягилева.