Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

«Он двигался, как тигр, без малейшего напряжения переходя от одной позы к другой. Его прыжок рождался из согласованности мускульной и эмоциональной энергии, как полет птицы. Его тело представляло не ствол дерева или статую, а совершенный организм силы и движения. Не было жеста, даже самого легкого (например, когда он повернулся к нам подбородком и маленькая головка закачалась на длинной шее), который он не выполнил бы великолепно, одновременно жестоко и нежно и с поразительной властностью. Даже отдыхая, он, казалось, незримо танцует».

Мийо писал: «Как он был красив, когда оборачивался поговорить с кем-нибудь, стоящим позади его кресла. Он поворачивал голову так точно и быстро, будто и не двигал мускулами».

В Рио Нижинские подружились с молодой парой — композитором Эстраде Гуэррой и его женой, пианисткой Нининой, которые обычно поднимались в гримерную Вацлава после спектаклей. Гуэрра заметил, что Вацлав продолжает танцевать после закрытия занавеса, и Ромола объяснила ему: «Не беспокойтесь. Вацлав не сошел с ума. Просто он не может остановиться сразу после столь напряженного танца: сердце должно постепенно восстановить нормальный ритм». Годы спустя Гуэрра вспоминал:

«Нижинский неплохо владел французским языком, не совершенно свободно, но вполне достаточно для поддержания разговора. Казалось, он обожает свою жену. Она была привлекательная и симпатичная: хорошенькая, с изящной фигурой и чудесными голубыми глазами. Из танцовщиц он больше всех остальных восхищался Карсавиной и своей сестрой Брониславой Нижинской. Однако он не сравнивал их, они были очень разными. Иногда в нем чувствовалось нечто таинственное, но это не представлялось мне чем-то необычным. Я считал это типичным для славянского характера. Он был, конечно, довольно нервен, но не более чем любой художник. Умный? Да, несомненно. Одной из его самых покоряющих особенностей была искренность, природная черта его характера, без малейшей претенциозности. Естественно, он знал себе цену и хорошо представлял, кем является, но был полностью лишен тщеславия. Ни в личной жизни, ни на сцене в его поведении не было ничего женоподобного. Он хотел оставить Русский балет, чтобы идти собственным путем, и говорил, что в любом случае эти гастроли в Южной Америке станут для него последними… Когда впоследствии я услышал, что Нижинский сошел с ума, я не мог в это поверить. Ничто при наших встречах в Бразилии не предвещало этого».

Из Рио в Сан-Паулу балет Дягилева отправился на поезде. Костюмы и декорации погрузили в товарный вагон, расположенный сразу за паровозом. Горящая искра попала в этот вагон, когда поезд проходил через туннель, и декорации к «Призраку розы» и «Клеопатре» полностью сгорели. К счастью, оформление «Призрака» было достаточно просто восстановить, а для «Клеопатры» Григорьев приспособил ранее не использованные декорации к так никогда и не поставленному балету «Пери»*[369]. В Сан-Паулу Нижинский обрел друга в лице руководителя Исследовательского института Кальмета, брата главного критика «Фавна», и Лидии Соколовой, которая в последний раз появилась на сцене в Мадриде, будучи на шестом месяце беременности. Она участвовала в этих гастролях, так как входила в штат. 1 сентября Соколова преждевременно родила дочь. Роды были тяжелыми.

Из Сан-Паулу труппа отплыла в Буэнос-Айрес, где Вацлав и Ромола поселились в отеле «Нью-Плаза». Здесь у них были друзья; здесь они встретили Павлову, чья труппа также гастролировала по Южной Америке. В сентябре они отпраздновали четвертую годовщину свадьбы, и священник, обвенчавший их, дал в честь Нижинских обед. Сезон в театре «Колон» открылся 11 сентября. Он оказался, писал Григорьев, «одним из самых трудных, которыми мне доводилось руководить». Частично это было обусловлено разногласиями с импресарио, в результате которых Григорьев отменил один спектакль, а частично — довольно прохладным приемом публики. Зрители, став более «европейскими», сочли аплодисменты во время представления проявлением вульгарности. К тому же между Нижинским и Григорьевым возникали постоянные трения. Совершенно ясно: они не любили друг друга. Григорьев заявил в своих мемуарах, что Нижинский уже тогда был психически неуравновешен. Но Ромола отрицает это, да и прекрасные отношения Вацлава с Клоделем, Мийо, семьей Гуэрра и многочисленными друзьями-дипломатами доказывают неправдоподобность такого утверждения. Ромола обвиняет членов труппы в подстроенных несчастных случаях (по-видимому, подозревая Григорьева, хотя впрямую и не обвиняя его) и уверена, что они были инспирированы Дягилевым. Это также представляется невероятным.