Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

«Утром 8 ноября я увидела кадетов, марширующих по Миллионной по направлению к Зимнему дворцу; старшему из них на вид лет восемнадцать. Днем стали раздаваться единичные выстрелы. Верные правительству войска забаррикадировали Дворцовую площадь и перекрыли боковые улицы. Основная борьба развернулась вокруг телефонной станции. Несколько часов я просидела, прижимая телефонную трубку к уху… Я могла проследить, как станция множество раз переходила из рук в руки… Противоположная сторона реки была отрезана, все мосты подняты; стоящий на Неве крейсер („Аврора“. — Р. Б.) обращен к дворцу; крепость — в руках большевиков… Винные погреба по всему городу разграблены… Вечером должен был состояться спектакль. Я вышла из дома в начале шестого. Примерно через час окольными путями добралась до театра. К восьми часам в театре собралась примерно пятая часть труппы; после непродолжительных колебаний мы решили поднять занавес. Немногочисленные исполнители, разбросанные маленькими группами по обширной сцене, напоминали собой фрагменты головоломки, по которым надо было вообразить рисунок в целом. Зрителей в зале было еще меньше, чем артистов. Канонада была чуть слышна на сцене и довольно громко в уборных. По окончании спектакля друзья ожидали меня на улице, мы собирались поужинать у Эдварда Канарда, квартира которого находилась неподалеку от Зимнего дворца, напротив моей. Площадь перед Мариинским была пуста… Нашу улицу перегородили пикеты. Квартира Канарда находилась дальше по Миллионной, чем моя, всего лишь в сотне ярдов от Дворцовой площади. Пулеметы загрохотали с прежней силой; у меня возникло неприятное чувство, будто мне вот-вот сломают берцовую кость. За ужином мы почти не слышали друг друга — так оглушительно звучали выстрелы полевых пушек, пулеметов, винтовок. Канард принес колоду карт… Свечи догорели. Серый зимний свет проникал сквозь занавески. Звуки сражения стихли — только единичные пушечные выстрелы. Из окна мне были видны казармы. Одинокая фигура в солдатской форме крадучись появилась из тени ворот и бросилась по направлению к Марсову полю; выстрел — и человек упал в снег. Я задернула занавеску. Утром у нас был уже другой режим — премьер-министром стал Ленин».

Дягилевский балет этой зимой также оказался в центре революционных событий в Лиссабоне, хотя они вскоре закончились, но сильно повредили балетному сезону.

Вацлав ничего не знал ни о Ленине, ни о Троцком и удивлялся, как могли доверить власть людям, так долго прожившим за границей.

В декабре 1917 года Нижинские сняли виллу «Гардамунт» в горах над Сен-Морицем. Затем Вацлав один вернулся в Лозанну за Кирой. Такое путешествие в одиночку было новинкой для него. «Заказать номер в отеле или купить железнодорожный билет — все это было незнакомым для него опытом», но «Вацлав был очень горд и полон жаждой приключений, предпринимая свое первое самостоятельное путешествие». В его отсутствие жена приступила к обустройству виллы.

«Заполненная всеми нашими пожитками, вилла стала казаться настоящим домом. У входа громоздились лыжи и сани — я решила заняться всеми видами зимнего спорта. Окна выходили на Сен-Мориц, и у наших ног простиралось озеро. Прекрасные горы укрывали нас от восточных ветров, а сверкающий снег, лежащий повсюду пушистым ковром, обещал великолепную зиму. Приехали Вацлав с Кирой, и через несколько дней жизнь вошла в обычную колею. Я хотела сама заботиться о муже, но он отказался: „Мужчина не должен позволять жене обслуживать себя, Фамка“. Ни одна самая привередливая старая дева не могла бы содержать свой гардероб в большем порядке и чистоте, чем Вацлав.

Балкон первого этажа освободили от вещей, и каждое утро по два часа Вацлав проделывал там упражнения, а Кира терпеливо наблюдала за тем, как „татака“ танцует, и, когда он прыгал, она одобрительно вскрикивала и громко аплодировала, а Вацлав часто, забыв о своей железной дисциплине, подхватывал дочку на руки и вальсировал с ней напевая: „Votre aimabilite[371], мой котик, мой фунтик“.

Эта зима была очень счастливой. Мы проводили время вместе, постоянно совершали длительные прогулки по Энгадину, и ничто нас не беспокоило. Слуги обожали Вацлава, неизменно внимательного к ним. Если по дороге на виллу встречался повар, он помогал ему нести пакеты с продуктами, вместе с горничной закладывал уголь в камин и даже любезничал со старой прачкой, угощая ее кьянти и болтая об Италии. Он играл со всеми детьми в деревне. Иногда мы встречались за аперитивом перед ленчем у Ханзельмана, куда в разгар сезона заходили многие. Ханзельман, австриец по происхождению и известный confiseur[372] Сен-Морица, был незаурядной личностью и заметной фигурой в этой деревушке. Он стал верным другом „месье Нижинского“. Вацлав, высоко ценивший его кухню, дал ему рецепт кулебяки и подолгу обсуждал с ним политические события.

Мы так же часто заходили к доктору Бернару. Его дом представлял собой последний крик моды в Энгадине и служил местом встреч многих интересных швейцарцев и иностранцев. Наш сосед, президент Гартман, тоже развлекал нас.