Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

«Masques et Bergamasques» никогда не увидели света рампы, но интересный факт всплывает из этой переписки — похоже, уже после первого Русского сезона Дягилев планировал, что Нижинский станет балетмейстером*[123], так как именно Нижинский, а не Фокин ждал его в Венеции.

До отъезда в Венецию Дягилев позаботился о том, чтобы Астрюк вернул все музыкальные партитуры балетов. А 6 августа мы находим его в «Отель де Оланд», откуда он обращается к Астрюку с просьбой вернуть оригинальный эскиз Серова для афиши с Павловой, принадлежавший доктору Боткину.

С каким наслаждением, должно быть, Дягилев предвкушал по дороге на юг то, как он будет показывать Вацлаву красоты своего любимого города! Они остановились в «Гранд отель де Бэн де Мэр» в Лидо**[124]. Дягилев и Бакст водили Нижинского в Академию, в школу Сан-Рокко и в церкви. Вацлав плавал в лагуне, а Бакст написал с него огромный эскиз маслом, где танцор изображен загорелым и почти обнаженным, только в алых плавках и с завязанным на голове носовым платком, он стоит с высоко поднятой головой и смотрит на свою вытянутую руку, золотистый фавн на фоне синего, как оперение павлина, моря. Дягилев никогда не купался — отчасти боялся моря, а отчасти считал, что только молодым и стройным людям позволительно демонстрировать свои тела на публике. По вечерам они обычно сидели у позолоченного кафе «Флориан» под аркадой огромной площади Сан-Марко, наблюдая за людьми и голубями. Во дворце блистательной маркизы Казати, водившей на цепи пантер, устраивались вечера. Там Вацлав познакомился с д’Аннунцио, попросившим его станцевать, и с Айседорой, предложившей родить от него ребенка. На оба предложения он ответил отказом. Ночью друзья вернулись к себе, переплыв лагуну на гондоле.

Сезон в Мариинском начинался 1 сентября, и Вацлаву было необходимо возобновить занятия хотя бы за неделю до этого. 19 августа они с Дягилевым были в Париже. Из-за долгов, следующих за Дягилевым по пятам, о чем вскоре стало известно в русской столице, возвращение в Петербург оказалось не таким триумфальным, каким могло быть. Нижинский приступил к занятиям и репетициям и рассказывал матери о своем пребывании в Германии и Италии, а Дягилев, не обременяя его разговорами о своих денежных затруднениях, пытался расплатиться за прошедший сезон, одновременно планируя следующий в Парижской опере.

Дягилев благоразумно, но, возможно, не совсем честно скрывал от Астрюка свои переговоры с Оперой, и, когда тот обнаружил, что затевается у него за спиной, его прежние опасения, связанные с финансовым положением дел, сменились яростью и жаждой мести. Если Дягилев будет вести переговоры непосредственно с руководством Оперы, без Астрюка прекрасно смогут обойтись, а подобная сделка после всех его усилий, направленных на то, чтобы обеспечить триумф русских в Париже, казалась ему самым черным предательством. Серьезность ситуации усугублялась тем, что Астрюк планировал в будущем году сезон Итальянской оперы с участием Карузо и нью-йоркской труппы «Метрополитен-опера» в Шатле на то же самое время, что и Дягилев, а чтобы дни представлений не совпадали с jours d’abonnement[125] в Опере, и Астрюк и Дягилев собирались давать представления по вторникам, четвергам и субботам. Таким образом, они стали конкурентами, и Астрюк приложил немало усилий, чтобы очернить имя Дягилева в глазах влиятельных кругов России, надеясь, что тому никогда больше не позволят привезти в Париж артистов императорских театров.

Его первым шагом стала попытка переманить от Дягилева Шаляпина.

Астрюк из Парижа Шаляпину в Москву, 9 октября 1909 года:

«Мой дорогой друг,

Я только что получил вашу телеграмму и должен признаться, что был потрясен до глубины души.

Я был не только огорчен как друг, получив столь сдержанную телеграмму, когда вы знали, с каким нетерпением и даже страстью я ждал ответа на вопрос, предельно ясно поставленный вам пять месяцев назад и регулярно повторявшийся в письмах и телеграммах. Вы должны понимать, мой дорогой Федя, какое большое значение я придавал этому вопросу, и я имел все основания полагать, что дружба, не говоря уже о практических соображениях, должна была подсказать вам, что следовало сообщить мне, прежде чем подписывать контракт с кем-либо другим…

Вопрос в том, с кем вы подписали контракт.

Должен сказать вам, дорогой Федя, что если вы подписали контракт с месье Сержем де Дягилевым, ничего не сообщив мне, то вы совершили большую ошибку… Позвольте вам напомнить, что если Русский сезон в Париже состоялся, то всецело благодаря мне, потому что это я, и только я помог Дягилеву получить кредит в России, без которого сезон сорвался бы.

(Затем Астрюк раскрывает финансовую сторону Русского сезона. — Р. Б.)

Единственной благодарностью Дягилева стало то, что он планирует новый сезон, конкурируя со мной. Он пользуется работой, которую я проделал за весь прошедший год, чтобы совершенно непрофессионально осуществить постановки в Париже и Лондоне.