Мы уехали, как обычно, в два часа утра. Следующий день был сочельник, а Рождество мы должны были провести в поезде, на пути в Лос-Анджелес. Мистер Херндон очень любезно проявил к нам внимание — превратил пустой багажный вагон в зал, где артисты могли танцевать не по профессии, а для себя. Некоторые из оркестрантов играли для них, в буфете был подан ужин с горячим грогом и пуншем. После обеда я поставила в нашем купе рождественскую елку и увешала ее подарками для членов труппы. Они все были приглашены прийти, но могли зайти к нам лишь группами по очереди, поскольку наша гостиная, разумеется, была слишком мала, чтобы вместить столько людей сразу.
Как же мы удивились на следующее утро во время завтрака, когда выглянули из окна вагона-ресторана! Вместо накрытых снежными шапками гор вокруг нас были апельсиновые рощи — целое море апельсиновых деревьев, все темно-зеленые и усеянные золотистыми плодами. Вацлав так устал от гостиниц, что мы решили иметь квартиру вместе с Фрадкинами — половину для нас, половину для них — и «сами вести дом». Фред немедленно дал телеграмму, чтобы найти такое жилье, а в это время мы еще были достаточно далеко от города — и, когда мы приехали, все было готово! В следующие после этого полчаса был нанят повар-японец, который приготовил нам чудесный обед. Вацлав все время играл с каркасами краватей: он обнаружил, что может выдвигать их из стен и поворачивать в вертикальное положение, чтобы они не мешали ходить. Японец-повар научил нас готовить чай, и мы аплодировали ему за искусство, с которым он готовил рис. Вацлав в последний раз был на кухне, когда был ребенком, но теперь нашел дорогу туда, чтобы посмотреть на японца. Движения повара позабавили его. Вацлав станцевал для повара японский танец, и повар сказал: «Этот джентльмен долго жил в Японии», что было лестно, но неверно.
Чтобы позабавить Фрадкинов, Вацлав проделывал всевозможные акробатические трюки — вращался и скручивался, прогибался всем телом в разные стороны, прыгал, и все это самым невероятным образом. Фрадкин спросил, почему он не применяет все это в балете, но Вацлав сказал, что делает все это лишь для того, чтобы показать, что танцовщик должен быть акробатом, чтобы быть полным хозяином своего тела, но акробатика сама по себе не искусство и как раз поэтому он не применяет ее.
Мы побывали в испанских миссиях, и, конечно, нас пригласили посмотреть студии в Голливуде. До Голливуда нам пришлось примерно двенадцать миль проехать в автомобиле по совершенно безжизненной равнине. Сам Голливуд тогда представлял собой всего несколько деревянных хижин и одну или две студии среди перечных деревьев. Чаплин был в огромном восторге от Русского балета. Он не пропустил ни одного представления и очень старался, чтобы балет остался в этом городе еще на неделю, но это было невозможно, поскольку расписание турне было утверждено заранее. В первый вечер, когда мы услышали, что он находится в зрительном зале, вся наша труппа была взволнована: мы все восхищались Чаплином. Во время антракта он пришел к нам, и его провели в уборную Вацлава. Вацлав всегда считал Чаплина гением кино и чудесным мимом. Они сразу же стали друзьями. Потом Чаплин вышел на сцену и был представлен труппе. Все аплодировали ему, а Чаплин в качестве ответного приветствия прошел по сцене вперед и назад своей особой походкой и проделал несколько трюков. Артистам труппы это так понравилось, что они не хотели его отпускать, и антракт продолжался вдвое дольше, чем обычно. Зрители стали терять терпение, но когда они услышали о причине задержки, то восприняли ее добродушно. По приглашению Чаплина мы побывали в его студии. В то время он снимал «Изи Стрит», и нас всех сфотографировали на съемочной площадке. Чаплин сказал о том, как сильно он хотел бы снять фильм с Вацлавом, но он тогда не чувствовал себя в силах жить в Калифорнии.
Вацлав был близок к тому, чтобы купить землю в Голливуде, но я, к несчастью, отговорила его. Где бы мы ни выступали, нам предлагали купить все, что только возможно, — акции нефтяных скважин, скот, шахты и прочее.