Вацлав Нижинский. Воспоминания

Импресарио продолжали писать нам и пытались получить от Вацлава обещание, что он будет танцевать весной. Вацлав всерьез думал о том, чтобы начать выступать в Париже. «Я не стану объявлять программу заранее. Я просто укажу: „Танцы Нижинского“. Все поверят мне». Кроме того, мы много рассуждали о том, как мы обставим свою новую квартиру в Париже. «Я думаю, фамка, что потом мы построим себе дом здесь, в Санкт-Морице. Это близко от Парижа, Лондона, Рима. Идеальное место для Киры и для нас, чтобы отдохнуть». Мне были приятны эти планы. Какой счастливой я была, когда в полдень приходила к Вацлаву в заведение Ганзельмана. В это время я училась кататься на скелетоне. Время сезона постепенно проходило, но он обещал быть дольше обычного, потому что погода была прекрасная. В Санкт-Морице тогда были несколько наших венских друзей, и среди них мадам Ассео, великая пианистка и друг моих сестры и зятя. Вацлав сказал им, что хочет дать танцевальный концерт для всех своих друзей, которые находятся в Санкт-Морице. Со скоростью лесного пожара разнесся слух о том, что Вацлав снова будет танцевать. Он стал искать подходящее место, поскольку все танцевальные залы в гостиницах имели полированные полы, но в очаровательной гостинице «Домик субретки», расположенной в сосновом лесу и похожей на заколдованный замок, Вацлав, с помощью ее гостеприимного и обаятельного хозяина Ханса Бона, нашел зал с подходящим полом. Он договорился, чтобы там после его концерта был подан чай и все было подготовлено. «Что ты собираешься танцевать, Вацлав?» — «Ты увидишь — все новые произведения». — «Где ты закажешь костюмы?» — «Я сделаю их сам вместе с твоей маленькой портнихой-итальянкой. Она умная». И Вацлав начал работать с ней. В дом принесли сотни ярдов ярких шелковых, бархатных и парчовых (типа ламе) тканей.

Все эти годы мы страстно желали иметь сына, но откладывали это из-за войны. С той поры, как Кира стала Кирой вместо Владислава, мы мечтали о Бориславе — такое имя должен был носить наш будущий сын. Однажды утром Вацлав вдруг заявил: «Фамка, ты знаешь кого-нибудь — великого врача, — который был бы гениальным, как Ломброзо?» — «Я могу поискать, но для чего?» — «Я хочу поговорить с кем-нибудь, кто бы понял меня, с кем я бы мог говорить о многих вещах. Теперь я хочу иметь сына и желаю, чтобы у него было идеальное здоровье — не только физическое, но и душевное». Я была поражена, когда услышала это.

Я попросила Вацлава пойти со мной, посмотреть перед гонками, как я катаюсь на скелетоне, и дать мне совет. Я была в великолепной форме. Он пришел, и, когда я спустилась по крутому склону, подбежал ко мне с волнением во взгляде. «Нет, фамка, это неправильно». — «Но почему? Я спустилась с рекордной скоростью». — «Ты это делаешь разумом, а это должно идти от чувства, а не от мозга — так же, как все произведения искусства, как жизнь, как природа». Его голос звучал так хрипло и нервно, что я только взглянула на него искоса и ничего не ответила. Мы пошли в заведение Ганзельмана. Вацлав погрузился в молчание и смотрел на господина, сидевшего напротив него, таким ледяным осуждающим взглядом, что этот бедняга смутился и ушел.

Настал день концерта. Впервые меня держали в полном неведении относительно программы, но мне это было не важно. Я была уверена, что концерт будет чудесный. За несколько дней до него Вацлав заявил: «Я собираюсь показать, как создаются танцы. Я сочиню их на месте, перед зрителями. Я хочу, чтобы публика увидела процесс работы. Они всегда получают все в готовом виде. Я хочу показать им муки творчества, мучения, через которые проходит артист, когда сочиняет свои произведения; поэтому я даже костюмы сделаю при них». Он стоял посередине гостиной и драпировался в длиннейшие отрезы ткани. Он мог за несколько секунд создавать изумительные костюмы совершенно разных эпох. Портниха-итальянка, стоя на коленях, помогала разворачивать рулоны шелка. «Какое удовольствие работать с г-ном Нижинским».

Около пяти часов — времени, на которое был назначен концерт, — мы поехали в «Субретку» — Вацлав, портниха и я. Вацлав молчал, совершенно так же, как перед уходом в театр. Я знала это настроение и относилась к нему с уважением. Перед тем как мы подъехали к «Субретке», я рискнула спросить: «Пожалуйста, скажи мне, что Берта Ассео должна играть для тебя». — «Я скажу это ей, когда придет время. Не разговаривай. Молчать! — закричал он на меня. — Это мой брак с Богом». Мне стало немного не по себе: у Вацлава, в его пальто с меховым воротником и русской меховой шапке, был такой грозный и мрачный вид.