Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Я полола огород – все всходы хилые, не отличишь от сорняков. Гена маялся. Хотел писать заявление Музыкантскому. Потом нашёл старый договор на мастерскую прежнего владельца Никифорова. Опять звонил в Москомзем, решил идти на приём к Ассатурову. Обедали в 5 вечера. Гена валялся, читал. Я возилась на кухне и собиралась домой на Ленинградский.

Ушла около 7 вечера. В переулке навстречу скромная девушка: «Здравствуйте. Вас можно пригласить в церковь на службу?» Я ей: «Я, знаете, Толстого люблю». – «Да?! Здорово!» А дальше, уже у метро, молодая мамаша за руку тянет плачущего пацана. Тот слёзы размазывает по лицу, она его отчитывает: «Растёшь, а ума не прибавляется – нисколько, ни капли…» Оказывается, я так давно не ездила в метро, что в вагоне удивляют уже новые листки-рекламы: «…у вас… искривление пространства мысли…»

Забор у нашего дома на Ленинградском как «агитплакатник». Выделяется плакат Брынцалова: «Я знаю, как обеспечить достойную жизнь». Горячей воды дома нет. Позвонила Наташе Богачек, соседке наверху, она сказала, что горячую воду дадут 4 июня, а холодная у них идёт нормально (а у нас еле-еле). Звонила я Вале Поповой, племяннице тёти Фени, генеральше, как всегда, долго говорили, всё обсудили. На улице началась гроза, дождь. Потом грела воду, долго стирала. Дважды пила чай с гренками. Искала нитки для починки вязаного платья и проч. и проч. (как обычно дома). Легла около двух часов ночи. Читала прозу Мандельштама – озорная и жёлчная, остроумная и сочная, тонкая и образная… Уснула уже в 5-м часу.

Гена в мастерской вечером писал «Коммуналку», нарисовал ворону на плече уголовника, чтобы вся сцена не напоминала вокзал. Потом закрывал стеклянную крышу зала («фонарь») от дождя, весь промок. Дождь залил и пол веранды. Звонил он Шульпину, как всегда, обсуждали политику. Ужин себе не грел и Марту кормил холодной кашей с фаршем.

Днём ещё по радио «Свобода» услышала: «В музыке Баха нет ни начала, ни конца, как и у природы…»

30 мая. Четверг

Ночевала дома на Ленинградском проспекте. Встала в 11-м часу. Звонила в прачечную – работают (Гена вчера дал мне взаймы на прачечную 50 000 рублей). Ходила туда дважды, сдала в стирку белья аж на 66 800 рублей. Купила ещё молока в магазине и вернулась домой. Чинила кофточку с каймой у горла. Гладила брюки, платье. Сборы – и в 2 часа дня поехала на Таганку.

В мастерской была около трёх. Гена утром там встал около 11 часов и опять звонил в Москомзем. Хотел записаться на приём к Ассатурову, но секретарь Гену выслушал и сказал, что с этим вопросом надо обращаться к Рассказову. Гена позвонил Рассказову, но секретарша ответила: «Не могу соединить, он занят». Гена позвонил тогда Зинаиде Моисеевне (тоже в Москомзем) – там грубая секретарша: «Кто вы? Она занята… Ну ладно, приходите в понедельник, запись в пятницу». Гена в отчаянии опять позвонил секретарю Ассатурова, рассказал ему про бесконечные бесполезные звонки – что его просто толкают по замкнутому кругу – и никакого результата. Тогда тот отвечает: «Ладно, я выслушаю Пронину и сам разберусь». Возмущённый Гена опять ему: «Я знаю её доводы, но это же невыполнение указов президента! Почему так?!» Тот: «Позвоните мне вечером» – и положил трубку. (Часть этих разговоров я застала и очень боялась, что у Гены заболит сердце.)

Обедали. Я торопилась в «Инкомбанк» за деньгами. Поехала. Сняла очередные 500 000 рублей на жизнь. На обратном пути у метро заходила в гастроном «Таганский». А там на витрине… лежат маленькие цельные поросята – с пятачками и закрытыми глазками, содрогнулась…

В мастерскую вернулась около 7 часов вечера. Гена без меня немного работал над картиной – нарисовал Ваську сверху на двери (так наш Васька раньше дома любил сидеть на кухонной двери). А у центральной фигуры – психически больной девушки – сделал выпученные глаза. Но, как я и боялась (после всех этих звонков в Москомзем), у Гены, видимо, поднялось давление и началась головная боль. Пил таблетку.

Мишка всё тёрся у наших дверей. Гена увидел его, пустил во двор и привязал на верёвке рядом с Мартой. Начался цирк: и крутились, и кувыркались, возбудились оба (особенно Марта). Я стояла, наблюдала, потом выпроводила Мишку. Гена мёл тротуар у фасада. Мы ужинали, смотрели какое-то французское кино с чёрным юмором – убийства и проч. Я возилась на кухне, варила. Звонила Рая-инвалидка, говорит: «Люсенька, я тебе хочу сказать, что мой кот целый день поёт – нет, не мурлычет, а поёт… а-а-а… Ходит за мной и поёт. Мне надоест – я начинаю тоже петь, и он тогда перестаёт…»

От расстройства какая-то меланхолия весь вечер у обоих. Ничего не делали, да и на улице сегодня очень прохладно. Я чинила белое вязаное платье. Гена в первом часу ночи опять стал смотреть кино, но оно ему не понравилось, и он вскоре лёг спать. Звонил ему Шульпин. Я легла около двух часов ночи. Опять шёл дождь.

31 мая. Пятница