Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Я мыла посуду на кухне. Потом ходила в магазины за овощами, за молоком. Вернулась в 6-м часу вечера. Гена без меня звонил Пете Чусовитину, они с Валей отдали за установку нового 3-фазного счётчика в мастерской 2,5 миллиона рублей. Петя теперь успокоился, опять бросил курить. При мне уже Гена звонил художнику Максину, я слышала их спор. Гена сказал, что хочет написать статью о прежнем хозяине мастерской Никифорове, который по пьяни убил человека. Максин ответил, что нельзя писать плохо об умершем художнике. Гена возмутился: «Что ж, бесконечно их прославлять?» – «А что ж вы не разоблачаете живых подлецов – Яушева, Бубнова? Боитесь, отомстят?» (И т. д. – спор о «неубитом медведе», о ненаписанной статье.)

В 6 часов мы обедали. Я стала варить грибной суп. Гена снова лёг – нездоровится ему, озноб, мёрзнет. И вдруг уже в 8-м часу вечера приходит Гинзбург с вещами – с чемоданом, с сумками… Гена вышел к нему, стал возмущаться (я из окна с интересом наблюдала этот спектакль на веранде под названием «Натурщик явился»). Гена Иосифу: «Я же говорил тебе, что нельзя у меня оставлять вещи, я и со своим-то барахлом не могу справиться, мучаюсь. Ты понимаешь, что я больной, у меня температура?..» Иосиф Гене невозмутимо: «А я могу тебя научить, как вылечиться, даже прыщик никогда больше не вскочит. Это надо проглотить сразу три баночки вьетнамской «звёздочки» и бежать на 9-й этаж… Это только сначала трудно привыкнуть, что у меня много вещей, а потом привыкнешь и не будешь их замечать… Надо помогать друг другу, вот я дом свой подмосковный продам и дам тебе 2 миллиона. Могу рисунками расплачиваться – каждый мой рисунок стоит 100 тысяч, у меня их воруют, продают и на эти деньги войну в Чечне ведут…» Гена спрашивает Иосифа: «Что у тебя в сумках?» – «Да это я набрал на помойке, где ночевал, всё пойдёт тому, кто следит за моим загородным домом». Гена показывает: «Ну, вон свалка на пустыре, поди выкинь». – «Нет, это ценные вещи… Пойду спрячу в кусты…»

В общем, долго они на веранде препирались. Иосиф: «Ладно… с вещами мы договоримся. Ну а картошку просто, которую я нашёл, можно прямо сейчас у тебя сварить в большой кастрюле?» Гена: «Нет, ничего нельзя, Люся тоже больная, нервничает. Приходи один, без вещей, буду тебя рисовать, дам чаю». Иосиф опять: «Ладно, хорошо, ну а сейчас где можно оставить вещи?»

Гена повёл Иосифа на хоздвор Суриковского института, там есть всякие закутки. А Иосиф вдруг: «Ладно, пойду пройдусь» – и быстро-быстро зашагал по Товарищескому переулку. Гена – за ним, тот – от Гены, всё быстрее и быстрее. Гена уже чуть не бежал за ним, сердце заболело, насилу догнал уже у метро. Привёл обратно его в мастерскую, чтобы тот забрал вещи. Иосиф потащился со своими многочисленными вещами, но сумку книг всё-таки оставил. В общем, отнял он у Гены полтора часа времени.

В 9 вечера мы ужинали. По телевизору «Итоги». Потом я на веранду снова проводила свет, тянула провода под железной дверной коробкой. На веранде после вчерашней сварки-установки двери два дивана были перевёрнуты, ставили их с Геной на место, он сердился, плохо себя чувствовал. Я тоже злилась, ворчала, что нет места глазу отдохнуть, опять везде бардак. Гена прилёг на диване на веранде, меня рядом уложил, успокаивал. Жалуюсь ему: «Как я живу? Ни одной новой мысли в голове за день…» Он смеётся: «Да новые мысли только у гениальных людей родятся, ты же не гений, не расстраивайся…»

Потом Гена в 1-м часу смотрел фильм «Роковая ошибка» о беспутных девчонках (ярко играют). Звонил ему Коля Круглов – почему-то он не торопится брать в свой театр нашу подругу Люду Шергину, хотя и обещал. Гена лёг в 2 часа, у него жар, кашель. Я всё возилась на кухне, легла в 3-м часу. Читала «Дневники Пришвина» за 1937 год (оригинальные, очень откровенные).

3 июня. Понедельник

Таганка. Гена болеет. Опять почти не спал – кашель, головная боль. Рано утром приходил ко мне, рассказывал о книге, которую читал, – о церковниках, о расправе большевиков…

Встал он, как обычно, раньше меня. Звонил в Москомзем финансисту Виктору Сергеевичу, тот ему сказал, что ещё не получал указания заниматься нашим участком. Тогда он позвонил Зинаиде Моисеевне Таращанской, но её секретарша ответила, что ещё не передала просьбу Гены Таращанской («хождения по мукам» продолжаются). Я встала в 12 под колокольный звон (Гена уже запихал мне Ваську с веранды в форточку сквозь решётку на окне). Какое летнее утро!

Кухня. Делала сырники. Завтракали. Гена пошёл в зал, на другой (меньший) мольберт поставил зеркало (может, автопортрет задумал?). Напомнил мне, что я хотела забрать у Бориса Овчухова небольшой портрет, который Борис писал с Гены ещё лет 10 назад, а недавно поправлял (Гена ему позировал 4 марта). Я Гене: «Ну позвони Борису, я съезжу к нему в мастерскую на Масловку, заберу портрет». Гена дозвонился Борису домой на Большую Грузинскую улицу, а там его Лера плачет: вчера вечером умерла её мать, которая жила с ними вместе все последние годы. Гена обещал приехать.