Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Я уже несколько дней назад задумала разгрести бардак у Гены в зале. И взялась за дело сразу после его ухода. Старый, полуразбитый (попал в пожар ещё в мастерской на Столешниковом) шкафчик затащила ему на письменный стол у стены в ближнем левом углу. Неуклюжие печки – под стол (между окон) – в дальнем левом углу, на сам стол затащила кресло… (Сколько же времени, сколько лет своей жизни я отдала этому бесконечному барахлу – крупному и малому?) В общем, двигала, таскала, засовывала подальше и т. д. – 2,5 часа. С 8 вечера пошёл мелкий дождик, а в 10-м часу началась гроза, ливень. Все доски в палисаднике залило, край веранды в воде. Я устала, пила чай, поджидала Гену. По «Свободе» Борис Парамонов критиковал Аверинцева, который преподаёт на Западе и который разочарован незначительностью человека, его там приземлённостью в отличие от мечтательного русского отношения к жизни. А Парамонов хотел убедить Аверинцева, что жизнь вообще обыденна и незначительна, что она всегда больше проза, чем поэзия…

Гена пришёл около 11 вечера, промок до нитки да ещё где-то у метро «Марксистская» под дождём собирал, скручивал выброшенный кабель, принёс с собой. Переодевался, рассказывал много интересного. С Гращенковой они встретились в метро «Новые Черёмушки», Гена стал ей говорить, что хочет сделать выставку в израильском культурном центре. А она вдруг: «Бахаулла не одобряет близость с Израилем – у них своя вера». Потом рассказывал о бахаисте-немце, лекторе. Он палеонтолог, нашёл у нас под Владимиром захоронение женщины, которому 25 000 лет. Главное, всё захоронение в золотых пластинках! Гена его спросил: «Почему все пророки дожили до глубокой старости, а Христос умер в 33 года?» Тот: «Все пророки жили среди образованных людей, а Христос – среди кровожадных евреев». Пили они там чай, Гена съел два куска торта…

Мне вечером опять нездоровилось, жар внутри, температуру не мерила. Легла в 12. Начала читать Горького «Дело Артамоновых». Ненадолго уснула и опять читала. Гена смотрел телевизор. Марта лаяла во дворе – на улице темно и страшно после дождя. Гена вставал, включил абажур на веранде, чтобы она не боялась и не лаяла. Я уснула в 2 часа ночи.

14 июня. Пятница

Таганка. Болею – насморк, кашель. Встала в 1-м часу дня. Птичка как-то сумела пролезть в зал и под самым «фонарём» (стеклянной крышей) летала, билась, пищала – мы с Васькой смотрели. Гена утром звонил в Москомзем, застал Сахарова Александра Сергеевича, разговаривал с ним на повышенных тонах. Тот не хочет разбираться с отменой налога на участок нашего дома, мол, придётся вам платить, хочет обратно наше дело отдать или Галине Григорьевне, или юристу. Гена очень расстроился.

Я долго делала сырники, завтракали. Затаскивали с Геной дверь с большим стеклом из палисадника в дом (она намокла). Николай Дмитриевич увидел это со своего двора, шутил: «Михалыч, тебе осталось только разбить стекло, и ты тогда уже не будешь этой дверью дорожить…» Потом Гена разбирал разный хлам в зале под своей картиной (у большого мольберта), подметал там, пыль развёл. Я увидела, подошла, спрашиваю: «Ты веник мочишь?» – «Да». – «Что-то этого не видно». – «А где она?» – «Кто?» – «Дыня». – «Какая дыня?» – «Ну ты же спросила: „Ты дыню хочешь?“»

Начал работать, звал меня позировать больную дочку рядом с умершей матерью, сильно изменил образ этой душевнобольной девочки. Я обнаружила у себя воспаление правой лобной пазухи (гайморит), сморкалась до головокружения. Гена всё писал картину, я позировала, пока не уснула там же, в зале… на кушетке.

Около 6 вечера обедали. Звонила Вера Николаевна, хочет завтра приехать. Смотрели новости по ТВ, и Гена снова работал над картиной до 8 вечера. Я была этому рада, ведь в этой работе, в картине главный смысл нашей жизни. Гена рассуждал о своей «Коммуналке»: «Истеричны все, истерия замучила русского человека в ХХ веке. Посмотри на лица в ХIХ веке – совсем другие лица, спокойные…» На улице дождь с перерывами, сыро и холодно. Гена вёдра и тазы подставлял под струи дождя с крыши, это напоминало ему детство.

Потом Гена смотрел фильм Саввы Кулиша «Железный занавес», двойственное осталось впечатление. Опять он возился в зале, разбирал завалы. Я варила жидкую молочную кашу и кисель, ужинали. К вечеру мне опять стало хуже: жар, температура 37,5. Звонил Шульпин, давал мне врачебные советы – горячие ломтики хлеба класть на область гайморита. Но вообще-то больше всего его волнуют выборы.