Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

В мастерскую на Таганку приехала в 3.30. Тут дождя пока нет, был утром. Передо мной только Гене притащили и бросили у калитки упаковочный деревянный помост и доски (видимо, из соседнего хозяйственного магазина). Постучали в окно и ушли. Гена мне очень обрадовался, соскучился. Я стала скорее готовить – кормить и его, и Марту, и Ваську. Пока готовила на кухне, Гена прочёл мне вслух страшную заметку в «Московском комсомольце»: 79-летняя старушка забила вилкой до смерти свою подругу из-за разных политических пристрастий. Какой жуткий случай… Что делает с простодушными людьми эта политика, эта повальная агитация – доводят их до точки кипения. Будто кому-то выгоден этот намеренный раскол в обществе… (Хорошо, что у нас никто не бывает.)

Вскоре за окном пошёл дождь, гроза. Мы обедали, смотрели телевизор – о вчерашних выборах. Потом Гена стал говорить о своей «Коммуналке» – что нашёл ключ к выражению главной идеи картины. Я начала рассуждать: «Когда в начале 80-х ты писал „Прощальный взгляд“, в стране был застой, жизнь текла спокойно, предсказуемо. И добиваться добродетели в картине путём разоблачения зла и порока давало сильный эффект. Но теперь… столько вокруг нас жестокости, что уже разоблачением зла так просто никого не проймёшь…» Гена мне: «Но ты забываешь главное – художника, он не может измениться в угоду эпохе. Пушкин был лиричен не потому, что время было лирическим. И Достоевский писал так болезненно не потому, что изменилось время. У них был разный ТАЛАНТ! Оттого и Гоголь погиб – его церковь упрекала в очернительстве, он решил себя переделать, стал себя винить, истязать голодом…»

После обеда я в своей комнате переставила письменный стол торцом к стене – удобнее сидеть. К дивану поставила маленький круглый столик для телефона. Потом Гена позвал позировать для картины. Писал руки дочери, которая тянется к повесившейся матери. По замыслу Гены этот вопль отчаяния, эти запоздалые слёзы непоправимой вины, эти муки страдания должны перекрыть всю остальную жестокость на картине. В зале прохладно, у меня начался кашель и насморк. Сделали перерыв. Снова позировала – почти до 10 вечера. Потом варила суп, рис, пекла оладьи. По ТВ шёл фильм с мистикой «Приключения в игрушечном домике» (вроде так называется).

Потом Гена притащил откуда-то навес. И уже около 12 ночи решил прибить его к боковому выходу (у амбара). Я до этого грела нос и грудь синей лампой, но мне пришлось Гене помогать, выходить во двор. И всё моё лечение насмарку. Гена лёг спать в 1 час ночи, я – в 2. Читала Щипачёва, его рассказ о самом себе…

18 июня. Вторник

Таганка. Моя болезнь (кашель и насморк) отступает, но исчезло обоняние. Встала около 12. На улице пасмурно, сыро и холодно. Звонил Шульпин, волнуется: Лебедь снова с Ельциным, стал секретарём Совета безопасности. Звонила Вера Николаевна, видимо, соскучилась, поговорили. Завтракали, смотрели телевизор, новости. Я Гене: «Согласись, что ты тоже на „телеигле“, подсел…» Выпрашивал у меня пряники – смешно капризничал, уходил, когда я не хотела давать все пряники. Потом я звонила в отдел субсидий, узнала, что можно приехать за запросом на работу. Звонила на работу – Валя Дмитриева сказала, что всё по-старому, все в вынужденном отпуске, вычислительный центр не работает. (Надо бы мне свои вещи с работы забрать, полтора года уже отдыхаю.) Гена ушёл во двор, стал пилить ветки на крыше над верандой, сбрасывал их вниз. Я стала их относить к Марте – к большому столу. Солнышко. Так прелестно во дворе, такая гармония – не наглядеться.

В 4-м часу я пошла на метро, поехала на «Белорусскую» в отдел субсидий. Дали мне запрос на работу, но спутали, запрос написали на имя Гены, а я сразу не посмотрела. Велели в ЖЭКе сделать перерасчёт из-за инвалидности Гены. Зашла в районный отдел Общества инвалидов, но они работают лишь по четвергам. Проехала две остановки, пошла в ЖЭК, там очередь на перерасчёт, узнала, что нужна справка об инвалидности и её копия. Зашла в сберкассу, уплатила больше 100 000 рублей за свет в мастерской, на троллейбусе доехала до «Динамо» и на метро поехала на Таганку в мастерскую.

Вернулась в мастерскую около 6 вечера. Обедали. У меня усталость. А Гена решил ещё спилить ствол дерева, который упирался прямо в крышу стеклянной пристройки. Полез на крышу. Сначала пилил ветки, бросал вниз, я их оттаскивала. Потом отпилил ту часть ствола, которая выше крыши, тоже спустили вниз. Подметал крышу. Я тоже забралась наверх, помогала, всё очистили.

Около 9 вечера вдруг пришёл Шульпин (без звонка). Принёс пачку печенья, сразу сел смотреть телевизор – весь в политике, прямо больной (да и Гена тоже). Всё Лебедя обсуждали, он уже раскрыл заговор Грачёва, и Грачёва сняли. Шульпин смотрел телевизор, а мы с Геной пошли на откос к Андроникову монастырю за рассадой полевых цветов. Гена спрашивает: «Тебе не кажется, что мы идём на рыбалку за карасями?» – «Да, есть что-то от детства… далёкого».