Вблизи холстов и красок. Дневник жены художника. Январь – июнь 1996 года

Обедали в 4. Гена вспоминал художественную школу (МСХШ), рассказывал про Пархунова, Никифорова, Бродскую. Потом позвонил Пархунову и около 5 ушёл к нему в мастерскую в гости (Таганская ул., 44). А я пошла в сад, разгребала кучу мусора у фасадного забора вдоль Товарищеского переулка. Земли там почти нет, только старый бытовой мусор (видимо, была помойка, ещё довоенная) с кусками битого стекла. А глубже – камни, песок, доисторическое железо (ржавые топоры, всякие навесы…).

Складывала мусор в корыто, увлеклась, работала без отдыха. На душе как-то спокойно, хорошо. Васька рядом ходит – то там посидит, то тут пристроится. На ветках вороны – дразнят его. Погода хмурилась, собирались тучки.

Гена от Пархунова вернулся уже в 8 часов вечера. Рассказал, что у Бориса шикарная богатая мастерская на 12-м этаже. Он продаёт свои картины (в основном цветочные натюрморты) в Америке. Одну срисовал со старого этюда, но, говорит, пришлось рисовать в позолоченной вазе, в ведре же не купят… Много у него каталогов, афиш на разных языках, сам был во многих странах. Гена ему сказал, что недавно получил звание заслуженного художника. Борис ответил: «Тебе положено». (В МСХШ ещё все признавали необычайный талант Гены.) Борис сообщил, что Юра Грачёв, их одноклассник по МСХШ, который давно живёт в Нью-Йорке, болен раком.

Гена стал возить мусор в корыте на пустырь, но вскоре пошёл дождик – сначала небольшой, потом усилился. Гена загораживал свою смородину у пристройки. Лазил на крышу, поправлял плёнку у «стеклянного фонаря» (в зал всё равно вода просочилась, натекло). Весь промок, но сколько радости! Какие ароматы от тополя! Мы все в липучках: и Гена, и я, и Марта, и Васька!

Потом пили чай. Гена мне: «Я с такой радостью сегодня возился с землёй – руками её щупал, перебирал, гладил… прямо как женщину. Главное, она молчит… Вот интересно… войну заканчивает не тот, кто её начинает. Так и я… сажаю… а кто будет ягоды есть – ещё неизвестно».

По телевизору шли «Куклы». Потом показали военные оркестры – «…Кипучая, могучая…» – у меня слёзы, ностальгия. Подумалось: какой экстаз коллективного единения, весенней радости в этих песнях, их уже не вытравишь из души, ничем не заменишь. Это ком в горле, это наше детство, наша жизнь…

Гена ушёл в комнату рисовать мне рисунок-подарок. Я кипятила воду для чайного гриба, кормила Марту во дворе. Дождя уже не было. Тепло. Снова натиск восторга. Боже! Какая же благодать наш двор! Какие ароматы! Рай при жизни!

Опять аллергия, расчесала глаза. Записи – ведь каждый день драгоценен и неповторим! Мы переселились в XIX век! Уже в час ночи Гена мне принёс рисунок-подарок «Весенняя импровизация». Как я их люблю, эти его рисуночки! Пошёл смотреть телевизор – «Плейбой». Я легла около двух часов ночи.

5 мая. Воскресенье

Таганка. Аллергия не проходит. Встали в 11. Звонила Нинка, что придёт 9 мая. Я ныла, что Марта мучается на цепи. Гена: «Всё лето будет на цепи, а то и огород чужой топчет, и бросается на всех…» Кто-то нам корки от сала подсунул под забор – для Марты. Утро до завтрака тянулось долго. То Гена сел есть, а у меня ещё не готово – ничего не сказал, ушёл мести тротуар у фасада. Потом я возилась с Мартой: она запуталась, нагадила, пришлось убирать, кормить. Завтракали уже в час дня. Я Гене рассказывала про Максимилиана Волошина (прочитала ночью), как он писал монографию о Сурикове и Суриков радовался, что память о нём не исчезнет с его смертью.

Гена сегодня решил приняться за палисадник. Я вскоре присоединилась к нему – разбирали кучи никифоровского хлама, мусор и проч. Потом Гена пошёл в «галерею» – в конец дома за пристройкой, там надо делать крышу. Я продолжала в палисаднике мусор и грязь складывать в одну кучу на асфальте. Вернулся Гена с новыми затеями, мол, надо в палисаднике убрать большие бордюрные камни. Я стала убеждать, что эти камни очерчивают хотя бы маленький кусочек земли, аккуратность придают палисаднику. Но Гена своё: «Нет, там можно что-то посадить… и асфальт вскроем…»

Я взорвалась – жадность его распирает, всё готов засадить. Ушла в дом, дверью хлопнула. Решила сходить за хлебом. Оделась, пошла – и увидела в окно парадного, что Гена уже выкорчёвывает эти огромные камни. Меня злоба просто обуяла: везде бардак, грязь, барахло – так ещё и палисадник надо расковырять!

Ушла на Таганку, костей Марте не купила – нет. И вдруг решила поехать домой на Ленинградский. Жарища плюс 25 градусов, как в июле, а я в длинном чёрном плаще. Не заметила даже, что аллергия прекратилась (как ушла из дома и рассталась с Геной).

Домой приехала в 4-м часу. Бегала в подвальчик – нет ни молока, ни квашеной капусты. Видела соседку с 5-го этажа Лену Банникову. Её достал Николай Волошин: звонил в дверь несколько раз, расспрашивал о нас (потом оставил нам в дверях записку). Мне домой сразу стал звонить Гена с Таганки. Я кричала: «Хватит! Больше мне ничего не надо – ни Таганки, ни садов! Имею право и помыться, и спать на чистом белье! У меня грязное бельё лежит годами!»