Вдали от безумной толпы

– Не хныкать, говоришь? Изволь! Коли ты меня пьяницей зовешь, приму твою брань со смиреньем и каяться буду! Уж я-то про себя знаю, что перед всяким делом «Господи, помилуй!» говорю. С этими словами встаю и с ними спать ложусь. И коли есть в этом благочестивом обычае что дурное, то ругайте меня на здоровье. Ха! Но сказать, будто я не мужчина!? Да разве я не стенаю этак мужественно, если кто мне обиду причинит? Только тронь меня пальцем – я тотчас со всею отвагой заявлю, что этого не одобряю!

– И в самом деле, Пурграсс, ты отважный малый! – промолвил Джен.

– Отродясь я молча дурного обращения не терпел! Неужто и теперь пастух скажет, будто я не мужчина! Ну да Бог с ним. Пускай смерть мне будет добрым другом…

Габриэль не ответил. Убедившись в том, что ни один из троих приятелей не в состоянии править лошадью, он затворил за собою дверь харчевни и вышел вон. Телега, оставленная по другую сторону дороги, едва виднелась в тумане. Отведя коня от большого клочка дерна, который тот объел уже почти догола, Оук поправил ветки на гробе и поехал вперед, навстречу враждебной ночи.

В деревне уже судачили о том, что бедняга Фэнни Робин, последовавшая за Одиннадцатым полком из Кестербриджа в Мелчестер и дальше, мертва. С часу на час ее привезут и похоронят. Однако, благодаря молчаливости Болдвуда и великодушию Оука, имя кавалера покойной оставалось неизвестным. Габриэль надеялся скрывать правду хотя бы до тех пор, пока со дня похорон не пройдет некоторое время. Тогда, зная, что возлюбленная мужа под землей, а их связь – дело прошедшее и преданное забвению, Батшеба, пожалуй, легче стерпит боль и обиду.

Когда телега проезжала мимо старого господского дома, стоявшего на пути к церкви, было уже темно. Человек, вышедший из ворот, спросил сквозь туман, висевший между ним и Габриэлем, подобно облаку коричневой муки:

– Это Пурграсс с телом?

Узнав голос священника, Оук ответил:

– Тело доставлено, сэр.

– Я только что наведывался к миссис Трой, чтобы спросить, не знает ли она, отчего возница не едет. Теперь, боюсь, уж слишком поздно. Мы не сможем совершить обряд, как подобает. Свидетельство при вас?

– Нет, осталось у Пурграсса, а он в «Голове оленя». Я забыл забрать у него бумагу.

– Тогда отложим похороны до завтрашнего утра. Тело можно внести в церковь, а можно оставить на ферме. Перед погребением носильщики его заберут. Они ждали более часа, а затем разошлись по домам.

Габриэлю отнюдь не хотелось, чтобы гроб стоял в господском доме, хотя Фэнни была его обитательницей на протяжении нескольких лет при жизни прежнего хозяина. Оук мысленно перебирал многочисленные неприятные случайности, способные явиться следствием задержки похорон. Однако желания пастуха не имели силы закона, и потому он отправился к госпоже узнать, как она распорядится.

Габриэль застал Батшебу в необычном расположении духа. Когда она подняла на него глаза, в них читалось подозрение и беспокойство, вызванное, очевидно, каким-то предчувствием. Трой еще не вернулся. Оук предложил немедля отвезти гроб в церковь, и Батшеба сперва равнодушно согласилась, но, провожая Габриэля до ворот, внезапно прониклась горячим сочувствием к Фэнни и пожелала, чтобы ее тело внесли в дом. Оук попытался было убедить хозяйку, что гроб, убранный цветами, удобней всего оставить как есть, лишь загнав телегу до утра в каретный сарай. Однако уговоры оказались напрасными.

– Это жестоко и не по-христиански, – сказала Батшеба, – запереть бедняжку на ночь в каретнике.

– Хорошо, – ответил пастор. – Я позабочусь о том, чтобы рано утром все было готово к погребению. Вероятно, миссис Трой права: к усопшей подобает отнестись с почтением. Следует помнить, что, хотя она и оступилась, покинув дом, она по-прежнему остается нашей сестрой. Будем же верить, что всемилостивый Господь простит ей прегрешения и примет ее в Свое царствие.

Слова священника, произнесенные с печальным спокойствием, всколыхнули тяжелый ночной воздух. Габриэль отер честную слезу, и только Батшеба как будто осталась невозмутима. Мистер Тердли покинул их. Оук зажег фонарь. Позвали еще троих мужчин, и бесчувственное тело беглянки внесли в дом.

Гроб, как велела хозяйка, поставили на две скамьи посреди малой гостиной, находившейся рядом с залой. После этого все, кроме Оука, тотчас вышли. Он один в нерешительности задержался подле тела. То, что по горькой иронии провидения тело возлюбленной Троя оказалось в доме его жены, продолжало глубоко беспокоить Габриэля, однако он уж ничего не мог изменить. Несмотря на все его старания, обстоятельства, сопутствующие похоронам, сложились самым неблагоприятным образом. Ужасное открытие, на пороге которого Батшеба теперь стояла, могло погрузить ее жизнь в густую тень, способную лишь слегка поредеть по прошествии многих лет, но не рассеяться вовсе.