Вдали от безумной толпы

Обманутая супруга уронила голову на грудь. Дыхание, до сего момента напряженно сдерживаемое, вырвалось наружу тихим стоном, который тотчас подхватило эхо пустых стен. «О-о-ох», – произнесла Батшеба, глядя на два тела, лежащие в гробу, и из ее глаз быстро закапали слезы. Их происхождение и природу описать чрезвычайно сложно. Ясно лишь одно: они выражали не простую скорбь. Смерть – единственный подвиг, совершенный несчастной Фэнни, – возвысила ее. Судьбе было угодно, чтобы госпожа встретилась с беглой служанкой, и в разыгравшемся воображении первой поражение последней сменилось успехом, унижение – триумфом, а собственная жизнь вдруг представилась в ярком свете язвительной насмешки.

Лицо Фэнни обрамляли золотистые волосы: теперь не приходилось сомневаться в том, кому принадлежал локон, хранимый Троем. Батшебе мнилось, будто невинное белое лицо глядит торжествующе. Будто умершая рада, что в ответ на пережитую боль причинила боль своей сопернице, как того требует беспощадный Моисеев закон: «Обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб»[57].

Единственным выходом из теперешних обстоятельств Батшебе казалась немедленная смерть: как ни больно и ни страшно было умирать, эта боль и этот страх имели пределы, меж тем как позор таковых не имел. Однако бегство в небытие явилось бы жалким подражанием противнице, бесславным повторением того, на чем основывалась ее слава. Батшеба, сцепив руки, принялась мерить комнату шагами, как обыкновенно делала, когда бывала возбуждена. То и дело слышались отдельные произнесенные вслух слова мысленного монолога: «О, я ненавижу ее! То есть нет, ведь это ужасно и дурно. Но все-таки я немного ненавижу ее. Мое тело велит мне ее ненавидеть, а дух запрещает… Будь она жива, я имела бы право злиться и даже проявить жестокость. Однако мстить бедной умершей женщине – мне самой это отвратительно. Господи, сжалься надо мною! Как я несчастна!»

Напуганная собственным душевным состоянием, Батшеба стала озираться в поисках спасения. Вдруг перед ее глазами возник образ коленопреклоненного Габриэля Оука, и она, движимая женским подражательным инстинктом, решила последовать его примеру. Он молился, и она попробует. Опустившись на колени у гроба, Батшеба закрыла лицо руками. На протяжении некоторого времени в комнате было тихо, как в могиле. В силу ли механического действия привычки или по иной причине, Батшеба встала успокоенной. На смену порывам, продиктованным духом соперничества, явилось сожаление. Желая загладить вину, она взяла из вазы цветы и принялась раскладывать их вокруг головы покойницы, ибо не знала другого способа выказать доброту к усопшей.

Впоследствии Батшеба не могла бы сказать, как долго это ее занимало. Она позабыла о времени, о своей жизни, о том, где стоит и что делает. Выйти из беспамятства ее заставил долетевший со двора шум у каретного сарая. Через секунду открылась и закрылась парадная дверь, раздались шаги по зале, и вот муж Батшебы был уже пред ней. Он остолбенел так, словно думал, что собственные глаза обманывают его, поддавшись каким-то злым чарам. Батшеба, бледная, как восставший труп, отвечала супругу таким же безумным взглядом.

Домыслы, возникающие у нас под влиянием момента, лишь в малой степени представляют собою плоды логического размышления, посему Трой, стоя на пороге, не сразу подумал о Фэнни. Сперва ему пришло в голову, что скончался кто-то из обитателей дома.

– Что… что случилось? – спросил он в оцепенении.

– Мне нужно идти! Прочь отсюда! – произнесла Батшеба, обращаясь не столько к нему, сколько к себе самой, и, глядя вперед ничего не видящими расширенными глазами, направилась к двери.

– Боже мой! Да в чем дело? Кто умер?

– Не скажу. Пусти. Мне нужен воздух.

– Нет, останься! Я требую.

Трой удержал Батшебу. Не отпуская жены, он прошел в комнату, и они вдвоем, рука в руке, приблизились к гробу. Свеча, стоявшая на бюро, лила косой свет на холодные черты матери и младенца. Трой выронил руку своей супруги. Понимание случившегося пробуждалось в нем подобно зловещему сиянию. Он сделался так неподвижен, что могло показаться, будто его покинули все силы. На самом же деле противоречивые чувства, воюя между собой, поглощали действие друг друга, а там, где нет преобладания того или иного начала, нет и движения.

– Ты знаешь эту женщину? – спросила Батшеба.

Ее голос прозвучал тихим эхом, как будто донесшимся из темницы.

– Да, – ответил Трой.

– Это она?

– Да.