Вдали от безумной толпы

Прочитав уже не раз виденные им слова, написанные мелом на крышке гроба, Оук предпринял последнюю отчаянную попытку если не спасти свою госпожу от боли, то хотя бы отсрочить удар. Надпись была проста: «Фэнни Робин и ее дитя». Габриэль достал носовой платок и тщательно стер последние три слова, оставив лишь имя усопшей, после чего покинул комнату и тихо вышел из дома через переднюю дверь.

Глава XLIII Месть Фэнни

– Я еще нужна вам сегодня, мэм? – спросила Лидди, стоя в дверях большой залы с подсвечником в руке.

Батшеба сидела в печальном одиночестве перед камином, который в тот вечер разожгли впервые после лета.

– Нет, Лидди.

– Если желаете, могу дождаться хозяина, мэм. Фэнни я нисколечки бояться не буду. Вы мне только позвольте сидеть в моей комнате и не гасить свечку. Покойница была совсем как дитя. Робкая такая девушка. Ее дух, уж конечно, никого потревожить не сможет.

– Ах, нет, нет! Ступай спать. Я сама подожду мужа до двенадцати. А если он не вернется к тому времени, тоже лягу.

– Уже половина одиннадцатого.

– Неужели?

– Отчего вы к себе не поднимитесь?

– Отчего не поднимусь? – откликнулась Батшеба рассеянно. – А зачем мне подниматься? Здесь ведь камин разожжен. – Вдруг она порывисто спросила взбудораженным шепотом: – Не слыхала ли ты, Лидди, чего-нибудь странного о Фэнни?

Едва Батшеба произнесла эти слова, на лице ее запечатлелось болезненное сожаление, и она залилась слезами.

– Нет, мэм, ни словечка! Что же вы так плачете? Не болит ли у вас чего?

Служанка приблизилась к госпоже, исполненная искренного сочувствия.

– Нет, Лидди, ты мне больше не нужна. Сама не знаю, почему в последнее время я так плаксива. Прежде я никогда не плакала. Доброй ночи.

Лидди вышла из залы и затворила за собою дверь. Теперь Батшеба чувствовала себя одинокой и несчастной. В сущности, она была не более одинока, чем до замужества. Но тогдашнее ее одиночество против нынешнего казалось уединенностью горы против уединенности пещеры. А в последнее время Батшебу еще и тревожили мысли о прошлом Троя. То, что она, поддавшись непрошеному приливу чувств, вдруг пожелала принять усопшую под свой кров, явилось следствием странного сплетения множества порывов, теснивших друг друга в ее груди. Пожалуй, вернее всего было бы назвать этот шаг сознательным восстанием против собственных предубеждений, попыткой победить в себе низменную злобу и зависть к умершей женщине, которая прежде ее, Батшебы, овладела вниманием мужчины, до сих пор далеко не безразличного ей. Да, она по-прежнему любила мужа, но любовь эта изнемогала под тяжестью дурных предчувствий.

Через пять или десять минут в дверь тихонько постучали. Лидди опять вошла и, сделав несколько шагов, в нерешительности остановилась. Наконец она вымолвила:

– Мэриэнн слышала кое-что странное, но это, конечно, неправда. Сдается мне, через денек-другой все прояснится.

– О чем ты?

– Да о Фэнни говорят… То, что вы слыхали.

– Ничего я не слыхала.

– С час назад до нашей деревни дошла дурная история, будто…

Лидди наклонилась к уху хозяйки и договорила медленным шепотом, кивком указав в сторону комнаты, где лежала Фэнни.

Батшеба вся задрожала.

– Не верю! – возбужденно воскликнула она. – Тем паче, что на крышке гроба только одно имя.

– Я тоже не верю, мэм. Да и многие не верят. Будь это правдой, нам бы раньше сказали. Разве не так, мэм?

– Может, да. А может, и нет.

Батшеба отвернулась и поглядела на огонь, чтобы Лидди не могла видеть ее лица. Поняв, что госпожа не расположена говорить, служанка выскользнула из залы, неслышно закрыла дверь и отправилась спать.

Батшеба продолжала смотреть в камин. Всякий, кто увидал бы ее теперь – даже тот, кому она не внушала особой приязни, – проникся бы к ней сочувствием. Печальная судьба Фэнни Робин не вызвала у нее ликования, хоть она и одержала над покойной победу, подобную победе Есфири над царицею Астинь[56]. Когда Лидди вошла в залу во второй раз, прекрасные глаза госпожи глядели безучастно и устало, когда же служанка, передав ей известие, удалилась, в них горело отчаяние. Смерть Фэнни и ее ребенка, если таковой у нее был, мало обеспокоила бы женщину светскую, однако глубоко взволновала Батшебу. Сельская жительница, воспитанная на простых старомодных принципах, она, кроме прочего, имела основания для того, чтобы усматривать связь между собственной историей и историей своей беглой служанки, чья трагедия была, по твердому убеждению Оука и Болдвуда, полностью сокрыта от хозяйки старого господского дома. О том, что в минувшую субботу чета Трой повстречала на дороге одинокую путницу, никто не знал. Стараясь как можно дольше не предавать обстоятельств смерти Фэнни огласке, Габриэль, очевидно, действовал из самых добрых побуждений. Знай он, что Батшебу уже терзают подозрения, он избавил бы от них возлюбленную, хотя ясность, которая пришла бы на смену тягостному напряжению, была бы отнюдь не утешительна.