Вдали от безумной толпы

Сперва он стоял безукоризненно прямо. Теперь же в его видимой недвижимости ощущался начаток некоего движения, подобно тому, как даже в самой темной ночи через некоторое время можно различить свет. Трой медленно стремился вниз и вперед. Лицо его смягчилось, смятение уступило место беспредельной печали. Батшеба, стоявшая по другую сторону гроба, глядела на мужа с прежней отрешенностью, слегка разомкнув губы. Способность испытывать сильное чувство пропорционально страстности натуры, и потому, вероятно, муки Фэнни, будучи чрезвычайно велики в сопоставлении с ее душевными возможностями, в абсолютном своем выражении все же не достигали остроты тех терзаний, какие претерпевала Батшеба.

Трой наконец опустился на колени. Черты его лица выражали нераздельное единство раскаяния и благоговения. Наклонясь над Фэнни Робин, он нежно поцеловал ее, как целуют спящего ребенка, которого боятся разбудить. Увидев то, что было ей невыносимо, Батшеба бросилась к мужу. Все силы, бродившие в ней с тех пор, как она научилась сознавать свои чувства, теперь слились и разом выплеснулись. Немногим ранее обманутая супруга с негодованием думала о том, какой ущерб нанесло ее чести чужое материнство. Теперь она яростно отринула прежние мысли, всецело отдавшись простому и по-прежнему сильному ощущению – привязанности к мужу. Прежде она вздыхала о собственном добром имени, теперь громко оплакивала союз, глубоко ее разочаровавший.

– Нет! Не целуй их! – вскричала Батшеба, обвивая руками шею Троя. Этот неистовый крик вырвался из самой глубины ее сердца. – О Фрэнк, я не вынесу… Я люблю тебя больше, чем она любила. Так поцелуй же меня, Фрэнк! Меня!

То, что сильная и независимая женщина выразила свою боль с детской простотой, было пугающе странно, и Трой, освободившись из объятий жены, поглядел на нее в недоумении. Внезапно он понял, до чего все женщины в глубине души схожи друг с другом. Пораженный внезапностью совершенного открытия, Трой, казалось, с трудом узнавал свою гордую жену. В ее тело словно вселился дух Фэнни. Но замешательство длилось лишь несколько секунд; когда оно прошло, на лице Троя возникло властное выражение, заставившее Батшебу тотчас умолкнуть.

– Не стану я тебя целовать! – воскликнул он, отталкивая ее.

Вероятно, Батшеба в самом деле зашла чересчур далеко, позволив себе забыться в присутствии покойницы, однако в чрезвычайных обстоятельствах подобный всплеск был, пожалуй, если не вполне простителен, то по крайней мере вполне объясним. Так или иначе, Батшеба тяжелейшим усилием воли заперла внутри себя все чувства и странно тихим голосом, будто бы принадлежавшим не ей, а чужой женщине, горестно произнесла:

– Что ты скажешь в свое оправдание?

– Скажу лишь одно: я дурной человек с черным сердцем.

– Прибавь еще, что эта женщина – твоя жертва. Как и я.

– Ах, не терзайте меня, мадам! Эта женщина, даже мертвая, значит для меня больше, чем значили, значите или можете значить вы. Если бы сам Сатана не послал мне во искушение ваше лицо и ваши кокетливые ужимки, я женился бы на ней. Я был твердо намерен сделать это, пока вы не встретились мне на пути. Клянусь Богом, что сожалею. Однако теперь уж поздно. – Он поглядел на Фэнни. – Не печалься, дорогая. Перед лицом Господа ты моя самая что ни на есть истинная жена!

С губ Батшебы сорвался протяжный глухой вопль безмерного негодования и отчаяния, крик боли, какого еще не слыхали стены старого господского дома. Для ее союза с Троем это было равносильно возгласу: «Τετελεσται»[58].

– Если она для тебя то… что ты сказал, тогда что же для тебя я? – промолвила Батшеба сквозь рыдания.

– Ты для меня ничто. Ничто, – бездушно проговорил Трой. – Один лишь церковный обряд не делает двоих мужем и женою. Душой я принадлежу не тебе.

Теперь Батшебой овладело жгучее желание уйти, спастись от этого человека, спрятаться, укрыться от его слов любой ценой – пусть даже ценой смерти. Не медля ни секунды, она бросилась к двери и выбежала вон.

Глава XLIV Под деревом. Пробуждение

Батшеба шла по темной дороге, не зная и даже не заботясь о том, куда и зачем идет. Окружение впервые обратило на себя ее внимание лишь тогда, когда она очутилась у ограды, над которой нависли ветви мощных дубов и буков. Батшебе подумалось, что прежде она уже видела это место при свете: лес, казавшийся непроходимым, в действительности представлял собою лишь заросли быстро увядающего папоротника. Батшеба, чья душа по-прежнему пребывала в смятении, захотела спрятаться здесь. Войдя в ворота, она приметила защищенный от сырого тумана уголок под наклоненным стволом, пробралась туда, взбила вокруг себя подушки из перепутанных листьев и стеблей, чтобы заслониться от ветра, и закрыла глаза.

Батшеба не знала наверняка, спала ли она в ту ночь. Однако вся она посвежела и охладилась умом, когда ее вывела из забытья какая-то занятная суета в кронах деревьев. Сперва кто-то сипло затараторил: это был только что пробудившийся воробей. Затем из другого гнезда послышалось:

– Чи-и-ви-и-из-ви-и-из!

То был зяблик.