Вдали от безумной толпы

Сочувственного отклика не последовало, лишь звуки труб и барабанов эхом разнеслись в тишине. Толпа, возбужденная ими, сделала новый рывок, опять толкнув Пурграсса и Коггена на женщин, стоявших впереди.

– И как это можно, чтобы дамы от этаких охальников терпели! – вскричала одна из них, раскачиваясь, как камыш на ветру.

– Люди добрые! – воззвал Когген к толпе, напиравшей ему на лопатки. – Видал ли кто из вас другую такую неразумную женщину! Да провалиться мне на этом самом месте, если бы я не выбрался из этой давильни, будь на то моя воля! Пускай бы чертовы бабы одни тут оставались!

– Ты полегче, Джен! – умоляюще прошептал Пурграсс. – Не ровен час ихние мужья нас прикончат, потому как я по глазам вижу: они из дурной части женского рода.

Когген прикусил язык, словно из желания угодить другу. Вскоре они оба приблизились к ступеням помоста, и Джозеф, сплющенный, как картонный дергунчик, протянул входную плату – шестипенсовик, нагретый за полчаса в судорожно сжатом кулаке. Набеленная особа в блестящем платье и медных кольцах со стеклянными бриллиантами приняла монету и тут же бросила, боясь, что ей нарочно хотят обжечь пальцы.

Наполненный людьми шатер, если смотреть снаружи, стал весьма похож на мешок с картофелем: парусина покрылась бесчисленными буграми, которые в действительности представляли собою не что иное, как головы, спины и локти теснящих друг друга зрителей.

Позади большого шатра стояли две палатки для переодевания. Та, что предназначалась артистам мужеского пола, разделена была занавеской на две половины, и в одной из них, сидя на траве, натягивал ботфорты молодой человек, в котором мы без труда узнали бы сержанта Троя.

Расскажем вкратце о том, как он сюда попал. На бриге, подобравшем его близ Бадмута, не хватало рук, и он, прочтя судовой устав, нанялся. Перед отплытием корабля шлюпка побывала в Лалвиндской бухте: одежды, как можно было ожидать, там не оказалось. Прослужив некоторое время матросом, Трой скопил на билет до Соединенных Штатов, где вел кочевую жизнь, давая уроки гимнастики, фехтования или бокса. За несколько месяцев такое существование успело ему опротиветь. Его натуре была присуща своеобразная животная форма утонченности: новизна казалась ему приятной до тех пор, пока не кончались деньги, после чего тотчас начинала вызывать отвращение. Вскоре Трой стал вспоминать о том, что в Англии, на уэзерберийской ферме, его ждут удобства домашней жизни. Стоит лишь возвратиться и заявить о своих правах. Нередко он задумывался о том, считает ли Батшеба, что он погиб.

Вернуться в Англию Трой решился, однако по мере своего приближения к Уэзербери все сильнее и сильнее колебался в намерении войти в прежнюю колею. Сходя на берег в Ливерпуле, он понял, что ему едва ли стоит рассчитывать на теплый прием. Эта мысль тотчас повергла Троя в уныние: его чувства большею частью представляли собою ощущения, овладевавшие им с внезапностью судорог. Временами они доставляли ему не меньшее беспокойство, чем могут доставлять человеку сильные и здоровые переживания. Он сознавал: Батшеба не из тех женщин, которые позволят себя дурачить, и не из тех, которые станут молча страдать. Каково будет жить с рассерженной женой в ее доме на ее хлебе? Если же она потеряет или уже потеряла свою ферму, то бремя заботы об их пропитании ляжет на него. И что же он тогда получит? Жизнь в нищете с тенью Фэнни, которая будет неизменно стоять между ним и женой, терзая его чувства и наполняя горечью ее слова!

Итак, удерживаемый смешанным чувством отвращения, сожаления и стыда, Трой день ото дня откладывал возвращение домой и отказался бы от этой идеи вовсе, если бы нашел другое место, где можно жить так же – на всем готовом. В июле, за два месяца до гринхиллской ярмарки, он встретил на окраине одного северного города бродячий цирк и показал директору свои умения, укротив норовистую лошадь, а затем на полном скаку выстрелив с ее спины в яблоко, подвешенное на нитке. За этот и другие фокусы, овладению которыми Трой был в большей или меньшей степени обязан своей драгунской выучке, его взяли в труппу, где он вскоре получил главную роль в пьесе о Турпине. Однако большой успех спектакля не воодушевил его. Работа циркача была для Троя только лишь возможностью выиграть несколько недель для размышлений.